Владислав Мирзоян - Гур-гур вместо музыки

*

– Самое худшее – год условно, – очищая выносной мангал с шашлыком из осетрины, успокоил меня адвокат, – Десертик?

– И сколько же я вам буду должен? – не выдержал я.

Он сыто откинулся, вытер рот салфеткой и посмотрел на меня так,

что я решил – лучше я сяду.

И пусть мне будет с этого польза.

– Дорогой мой! Помочь такому человеку как Лёня – для меня большая честь. И удовольствие, – и он расплатился с официантами так, что они потом чуть не год потом кланялись, едва завидев меня.

*

Так – я не сел.

– Я ваш должник, – сказал я Гуревичу.

– Меня не бей – и в расчёте, – ответил он.

*

Первый учебный год пролетел, я собрался на практику в Ленинград,

на родную студию, как Гуревич поймал меня:

– Первую девушку свою помнишь?

– Ну… так, – не понял я.

– А это – ты запомнишь навсегда.

– ?

– Потому что – либо ты родишься, либо нет.

– !

– Поедешь в Новосибирск. Пробил тебе фильм. Пора тебе снимать

Знал ли он, что в Новосибирске я родился и прожил там аж семь месяцев в коляске – не знаю, но судьба моя накручивала какие-то круги.

Не без его участия.

*

Вынужден немного о фильме – но это вернётся к Гуревичу.

Сценарий назывался безнадёжно никак – «Инициатива наказуема?»

Героев был – калейдоскоп.

Я выбрал двоих – Марка и его бывшую жену Лилю.

Марк режиссер, которого КГБ выперло с телевидения, он развёлся с женой, шил джинсы, продавал на толкучке и косил под диссидента.

Я схватился за них. Почему – не знаю.

Скандалы с главным редактором – хоть их и разруливал Гуревич – опускаю.

*

Драматургия была проста.

Тёплое цветное пятно – квартира Лили,

цветное пятно – съёмная однушка Марка, где он шил свои штаны.

И между ними – пропасть – огромный чёрно-белый город,

где уже закипало это дикое торжище и хаос перестройки.

Марк должен был шить штаны, потом ехать на толкучку их продавать и раствориться в безликой толпе.

Лиля должна была печь торт в д. р. Марка и ехать к нему мириться, но никуда не доехать.

Но в жизни – я их решил помирить.

Гуревич всё это утвердил по телефону.

*

Я не помнил советского документального фильма,

где героиня переодевалась бы в кадре.

И я, как лис за курицей, ходил за Лилей и всё думал – как бы так её уболтать.

И неожиданно – получилось.

Эпизод вышел целомудренный – она сняла с себя спортивный костюм, осталась в белых трусиках и бюстгальтере, одела джинсы, свитер

и вышла с тортом из дома.

Я понимал – этот эпизод вызовет скандал, но мне очень хотелось это снять.

В паузе Гуревича в телефоне, слышал, как он морщится.

*

Второй эпизод, который должен вызвать скандал,

я снял специально для отвлекающих целей —

это был какой-то митинг, где страшно полоскали КПСС.

*

И третий эпизод, который я снял ещё в Ленинграде, про запас – в крематории горел человек.

Снимать это запрещено, но я просочился.

Разумеется, стоял малюсенький кусочек,

замедленно доведенный до, как мне казалось, образа.

*

Гуревич обещал прилететь в Новосибирск, но не смог

и в Москву я привёз уже готовый фильм.

*

И, конечно, я сначала показал его на Курсах Гуревичу.

Сразу после он утащил меня в какую-то аудиторию, закрыл дверь и обнял.

А что мне ещё было нужно?

Но сделал три поправки…

*

По поводу переодевания героини:

– Если спал с ней – выкинь. Дешёвка… И вообще – это не метод. – Я не спал с ней

Как он обрадовался!

*

А ведь я мог и обмануть.

А он мне поверил.

А он был очень недоверчив.

Он был мнителен.

Как человек, которого много обманывали.

И я его не обманывал. Я не помню, чтобы я его обманывал.

И с какого-то момента я понял, что и он никогда не врёт мне.

И как было просто.

*

По поводу горящего человека в финале:

– Символятина. Опять за своё. Не трогай ты смерть. Когда-нибудь ты поймешь – нельзя, нельзя этого делать. Взял – и в самом конце хороший фильм обосрал.

*

Реакция на митинг был такая:

– Ты что – дурак?

– Скажут – убери, я и уберу

– Соображаешь… Но – переборщил. Можешь и сильно разозлить. Ещё пару лет назад за это можно было сесть… дави на то, что это не ты сказал – это народ говорит. Дух времени и всё такое… если тебе интересно моё мнение – слабоватый эпизод. Прямолинейный. В лоб кувалдой. Это текст листовки. А листовки пишут демагоги. Сверху хорошая картинка, ничего фонограммка. Но не пахнет он кино.

Он был очень точен в оценке фильмов.

Это был не профессионал. Это был профессионалище.

*

Но его отношение ко мне изменилось —

оно стало теплее и доверительнее.

Он стал делиться со мной личным.

Казалось – Леня, говорун, душа нараспашку – он был очень скрытным.

Как человек, которого много били.

*

И пошёл я сдавать свой первый фильм…

*

Сейчас этого уже никто и не поймёт.

Госкино было два – РСФСР и СССР.

Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.

*

Надев костюм и галстук, и взяв яуф – жестяное ведро с крышкой, в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев, я приехал в Госкино РСФСР.

Начальником тогда был Проценко Александр Иванович —

по уровню – министр.

– Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, – предупредил Гуревич, – Он меня сильно не любит.

*

Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку —

рослую, красивую девушку с длинными ногами,

попросив одеть юбку покороче.

А, может, она и сама одела.

*

Это было нервно, долго, нудно – наконец просмотр.

– А это кто? – спросил Проценко про девушку

– Подружка моя, – нагло ответил я.

Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.

*

Фильм кончился.

Обычно – говорили редактора, главный редактор. Последним министр.

Это и был приговор.

– А что – хороший фильм, – удивлённо сказал Проценко, нарушив все регламенты.

Редакторы сразу закивали.

– Пошли ко мне, – сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.

Вместе с моей подружкой.

Наглость моя Проценке понравилась. Подружка – ещё больше.

*

Я должен был сдать фильм любой ценой.

Иначе – горел квартальный план студии, премии и пр.

Кто из редакторов подал голос про «голую бабу в кадре».

У Проценки было хорошее настроение:

– Никакая она не голая, – возразил Проценко, – Трусы, лифчик – всё так… деликатно.