Вероника Давыдова - Город любви

– Прошу прощения за бесцеремонное вторжение, – низким отрывистым голосом, привыкшим выкрикивать команды, проговорил выступивший вперед центурион. – Сожалею, что вынужден потревожить покой Публия Юлия Сабина, но приказ магистрата обязывает нас обыскать каждый дом в Помпеях и окрестностях.

– Что-нибудь случилось?

– Сегодня на рассвете наш отряд накрыл большую секту христиан, собравшихся в аренарии 49 49 Аренарий – песчаный карьер. в западной части города. Произошло столкновение, основная часть наших воинов погибла. Христиане были вооружены и дрались отважно. Магистрат послал за помощью к претору 50 50 Претор – высший (после консула) римский магистрат, ведавший судопроизводством. , и он выделил целую когорту для поиска разбежавшихся сектантов: они могли спрятаться где угодно.

– И вы рассчитываете найти их здесь?

– Юлий Сабин, мы выполняем приказ императора: всех христиан надлежит отправить на публичное растерзание львам.

Патриций одобрительно кивнул.

– Организацией этого зрелища будет заниматься мой отец, эдил Кален?

– Да, и эдил Целий тоже.

– Что ж, Помпеи давно не вдыхали полной грудью пьянящий запах крови… Ты можешь обойти дом, – благосклонно сказал Юлий, – но возьми с собой не более пяти солдат. Грохот вашего железа так утомляет!

Центурион сделал знак нескольким наиболее крепким легионерам и быстрым шагом направился исследовать владения патриция, а тот, зевнув, приказал Колону распорядиться насчет завтрака.

Вскоре солдаты вернулись.

– Все в порядке, Публий Юлий Сабин, здесь никого нет.

– Разумеется.

– Да будут благосклонны к тебе великие боги!

– Прощайте.

Рабы закрыли двери и стали расходиться по своим местам; в атрии снова воцарилась привычная тишина.

– Завтрак готов, господин.

Юлий медленно вошел в триклиний и, задумчиво глядя в пустоту, проговорил:

– И как им такое могло прийти в голову – чтобы в моем доме оказались беглые христиане!

И вдруг страшная мысль потрясла сознание Юлия. Адель! На секунду он замер с поднятым в руке кубком и тут же с грохотом поставил его на стол. Стремительно поднявшись, на ходу снимая домашнюю тогу, он почти бежал в свою комнату, успев крикнуть номенклатору, чтобы тот немедленно приготовил колесницу, запряженную лучшими лошадьми.

Быстро облачившись в дорожную одежду, Юлий вышел во двор. Пара превосходных жеребцов арабских кровей, впряженных в узкую легкую колесницу, гарцевала у ворот, ожидая наездника. Откинув полы длинного плаща так, чтобы они не мешали управлять лошадьми, патриций вскочил на колесницу, тряхнул вожжами – и кони, заржав, рванулись вперед, оставив за собой облако пыли.

Проезжая узкой улицей по направлению к Сарнским воротам и сдерживая лошадей, чтобы не привлекать к себе внимание, Юлий тщетно пытался унять огонь, бушевавший в его груди. Вот они, острые ощущения! Вот то необычное, из ряда вон выходящее, чего так не хватало ему в жизни! Странная женщина, затронувшая его душу, оказалась в опасности, и он, Юлий, ринулся ей на помощь, чтобы совершить великодушный и благородный поступок, словно Персей, спасший Андромеду. Теперь он получит возможность на деле доказать насмешливой Арсиное, что способен на подвиг и риск, что умеет быть решительным и смелым – настоящим мужчиной!

Наряду с этими не слишком возвышенными мыслями в его памяти всплывал образ Адель, и он отдавал себе отчет, что не только тщеславие побуждает его к действию. Юлию нестерпимо было осознание того, что, возможно, в это мгновение ее, хрупкую и беззащитную, хватают грубые легионеры, и сам центурион, который полчаса назад исчерпал в его доме весь запас вежливости, обращается с ней хуже, чем с рабыней, отпускает пошлые шутки, над которыми хохочут тупые вояки, и, может быть, прельщенный ее красотой…

Юлию не хотелось думать об этом. Нужно опередить их, предупредить Адель, спрятать ее где-нибудь… Он свернул на другую улицу, потом на третью; в городе было неспокойно, всюду сновали солдаты. «Либо Адель уже схватили, либо она покинула пределы Помпей. Помню, она уходила на восток – значит, есть надежда, что я найду ее у берега Сарна». Юлий круто развернул колесницу и выехал из города.

Солнце, уже приближавшееся к зениту, бросало огненные копья на остывшую за ночь землю. В подрагивающей дымке необычно жаркого весеннего дня расстилавшийся пейзаж казался миражом. Всюду, сколько хватало взгляда, – зеленая степь, и только дальше, ближе к реке, виднелись первые деревья густых лесов. А с другой стороны, на юго-западе, – Тирренское море, необъятный синий простор, охватывающий всю Кампанию, Лации, Луканию, Сицилию, Сардинию и Корсику.

Юлий вспомнил, как когда-то мечтал там побывать. Сколько юношеских грез было посвящено таинственным, полным опасностей приключениям, которые мог пережить молодой путешественник, сколько необыкновенных и чудесных картин рисовало его воображение, плененное рассказами старых моряков с мужественными загорелыми лицами, крепкими руками, готовыми в любой момент бросить снасти и схватиться за оружие, с широкими мускулистыми телами, закаленными в труде и борьбе…

Но Фортуна прогнала воинственного Марса 51 51 Марс – в рим. мифологии бог войны. и непоседливого Меркурия 52 52 Меркурий – в рим. мифологии бог торговли и путешествий. , оставив мятущуюся душу Юлия на попечение Феба 53 53 Феб – второе имя бога Аполлона, покровителя искусств. . Учеба в Риме и приобщение к культурному наследию открыли ему необозримые возможности искусства. Казалось, он нашел свое призвание, избрав поэзию – то, чему мог бы посвятить всю жизнь. Но нерастраченный юношеский пыл, толкавший Юлия к далеким неизведанным берегам, не мог удовлетвориться мирным сочинительством и обратился в его сознании в своеобразное, не подчиняющееся воле явление: не будучи жестоким по натуре, молодой патриций испытывал кровожадное наслаждение при виде жертв насилия и чужой жестокости. Словом, Юлий стал одним из самых страстных поклонников публичных казней в Помпеях.

Благодаря своему влиянию он добился того, что число подобного рода зрелищ заметно увеличилось. Смерть через повешение стала привилегией, доступной немногим; осужденных обычно бросали на растерзание львам и тиграм, иногда сжигали, а иногда привязывали к рогам свирепых быков, мечущихся по арене, – тогда смерть становилась дольше и мучительнее. При этом Юлий никогда не задумывался, что испытывали родные и близкие тех людей, которые доставляли ему удовольствие горящим в глазах ужасом и душераздирающими криками, наполняющими воздух. Теперь же, рисуя в воображении подобную смерть Адель, патриций содрогался от страха и отчаяния.