Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник)

И она ушла.

– Кто это? – спросила мама.

– Откуда я знаю? – сказал я, но тут же, чтобы смягчить невольную резкость, немного приврал: – Знакомая одна. Даже имени не знаю.

– Какая решительная, – сказала мама с непонятным выражением.

– Даже слишком, – сказал я. – Суперрешительная.

Через неделю Елизавета уже таскала белье в прачечную.

Если я стану рассказывать сейчас, сколько раз я вырывал у нее ру ку в кино или даже в комнате, когда мы смотрели телевизор, а мама была на кухне, сколько ее записочек я рвал, не читая, то не хватит целого вечера на этот рассказ. От одного, правда, я отучил ее сразу – от привычки лапаться в подъезде. Она, как тогда в метро, поставила меня к стене и с каким-то урчанием схватила одной рукой за талию, другой за шею и впилась в губы.

Я живо завернул ей руку за спину!

Она так зарыдала! Даже извиняться пришлось. В этот момент я чуть было не совершил решающую ошибку: моя рука потянулась погладить ее волосы, но она вдруг вывернулась и укусила меня в ладонь. И я понял, что все ее поступки направлены на обладание. Мне стало страшно.

А мама была в упоении от Елизаветы.

Елизавета вместе с родителями торговала итальянской мебелью. Де нег у нее было столько, что мама смотрела на нее без всякой мысли, с одной только преданностью. Пока воспитывала меня, ни разу не расслабилась, но появилась Елизавета и она потеряла волю. Елизавета приносила шейку, груши, сыры, креветки, фисташки, шоколад и мама каждый вечер ждала ее, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне казалось даже, что она облизывалась. Елизавета приносила еще и хлеб, пышный, белый, и масло, сочащееся и желтое. Мама делала стойку – Елизавета заваривала чай, ре зала хлеб, намазывала масло, покрывала его розовой пластиной рыбы…

Да. И сам я любитель солененького. Но я боялся любой формы зависимости от Елизаветы. Я культивировал в себе брезгливость к ее солдатским манерам, громкому смеху, безошибочным рукам. Я старался не оставаться с ней наедине. Но мама, жадно проглотив три-четыре бутерброда, становилась приторно-ласковой, начинала понимающе хихикать и уходила из дому.

Елизавета шла на меня, как Вий…

Когда-нибудь мне не удастся сохранить брезгливое бесчувствие – ведь Елизавета, подплывающая ко мне мягкой грудью, бесстыжими пальца ми, ярким, как семга, языком, была красивой женщиной. Когда-нибудь она догадается погасить свет и все будет кончено.

– Вредный какой! – говорила Елизавета, в очередной раз обкусав мои губы и отомкнув меня от пуговиц и молний. Я лежал под нею как Чехия под Гитлером – покорно, но суверенно.

Но от одной мысли о том, что мне придется сосуществовать с Елизаветой долгие годы, мороз пробегал по коже.

И выхода я не видел.

Что у меня от мамы – так это голос. Низкий звучный голос с интонациями «чего изволите?». Причем я знаю людей, которые используют эти интонации для маскировки, для того, чтобы не отпугнуть проплывающую мимо рыбешку, а мы… Мы с мамой – два красивых и глупых карася. Нас все время путают по телефону.

– Мария Петровна, это вы? Это Екатерина. Можно Святослава?

– Это я.

– Голос у тебя – женский!

– Это я…кгм… кгм… не прокашлялся…

Высшие силы, которые постоянно и бесцеремонно вмешиваются в нашу жизнь, делая ее запутанной и беспросветной, иногда как будто вспоминают о чувстве меры. Мне звонила моя двоюродная сестра, Екатерина. Это еще то существо. Ей девятнадцать лет, но она уже три года не общается с родственниками. С тех пор, как она заняла второе место на городском конкурсе «Мисс Вселенная», она успела купить однокомнатную квартиру, раз двадцать слетать за границу и пару раз побывать замужем. Мы с ней никогда не дружили. И вот она позвонила.

– Приве-ет! – сказала она лживым оживленным голосом. – Чего не звонишь, птенчик?

(Это я не звоню?! Да посмел бы я…)

– Слушай, – сказала Екатерина без всяких предварительных предложений, – я тут улетаю в Штаты на полгода…

– Поздравляю…

– Не перебивай! Что за привычка! Ты ведь с женщиной разговариваешь! Какие-то вы здесь хамы в этой стране!

И она бросила трубку.

Через десять секунд раздался новый звонок.

– Я же тебе забыла сказать: я улетаю в Штаты на полгода и мне не кому доверить квартиру. Давай переезжай прямо вечером. Но смотри мне – всяких грязнуль чтобы ты сюда не таскал, ясно? Самолет у меня в двадцать три пятьдесят. Чтобы к шести часам был как штык.

Я оставил маме записку следующего содержания:

«Мама!

Если бы я был один, я убежал бы в Хабаровск или куда-нибудь по дальше. Но у меня есть ты. Поэтому я остаюсь в этом городе и буду посылать тебе деньги. Когда этот динозавр перестанет появляться, сообщи мне на Центральный почтамт до востребования. Не плачь. Мне еще хуже».

И ушел.

Екатерина встретила меня с полотенцем на голове. Бесцеремонность ее, казавшаяся хамством, была на самом деле большой степенью свободы. Она непринужденно посвящала меня в тонкости квартировладения, одновременно подкрашиваясь, причесываясь, переодеваясь. Причем она натяги вала колготки, ничуть меня не стесняясь, и поразительно было то, что я смотрел на это спокойно! Что значит – тайный умысел. У нее не было его никогда. Поэтому она летела в Штаты для богатой и радостной жизни, а всевозможные авантюристки обречены были на предательства, измены, разочарования. Так, во всяком случае, она объясняла мне, вползая в облегающее темно серое платье, свои жизненные позиции.

– Ну а ты, птенчик, уже завел себе постоянную девочку? – спросила она рассеянно, завершая окраску лица губами и проминая их одна о другую.

Здесь я не сдержался и стал рассказывать о Елизавете.

Екатерина смеялась, как дитя. Она упала на кровать и билась голо вой. Она подпрыгивала на животе и била себя пятками по попке. Она махала руками, как будто ей не хватала воздуха. Когда я закончил, она была растрепана, грим сбился, но глаза ее блестели, губы смеялись и она была удивительно хороша! Тем более что она тут же решила, как мне жить дальше.

– Она тебя достанет из-под земли. Я бы, во всяком случае, сделала это в элементе… Как? А ты что же думаешь, сведения о человеке уже ничего не стоят?.. Вот! Если сведения о человеке были в нашей стране основным товаром, то уж сегодня-то за баксы тебя привезут хоть в маринаде!.. Не плачь, птенчик, не хмурься. У меня есть для тебя хорошая новость. Вот.

И она бросила мне свой паспорт.

– Что? – не понял я.

– Посмотри на фотографию.

– Ну? И что?

– А то! А теперь посмотри на себя в зеркало! Ничего не находишь?

Как я раньше не замечал! У нас с нею было одно лицо! Вот почему она с детства меня терпеть не могла!