Эла Бо - Ганешка

–Ха! Лидка сама-то рожей не вышла, но чтобы обезьяну родить! Где она такого мужика надыбала?!

Мать с трудом приподняла тяжелые ноги дочери, мясистыми икрами передавившие пуповину. Видно повернулась во сне. Новоиспеченная бабушка недовольно заворчала.

–Лучше б ты свой выкидыш придавила. Вставай, корова,– толкнула со всей силы в бок.– Вставай, кому говорят. Уйми своего урода.

–Че надо?– Лидка с трудом продрала глаза.– Че орешь-то с утра?

–Девка у тебя родилась. Взгляни хоть. Тебя в обезьяннике что-ли трахали?

Лидка приподнялась, застонала. Мать, как будто вспомнив о чем-то, вдруг засуетилась.

–Э-э, не дергайся. Сейчас нож принесу…

Прошлепала на кухню, захватила все необходимое, пнула храпящего под столом Пашку.

–Вставай, алкаш, тащи воды.

Пашка поскреб затылок.

–Выродка куда денем? Может сразу… того… придавить подушкой…

Мать лишь рукой махнула.

–Не марайся, сам сдохнет. Ты, Лидка, лежи пока, а мы тут все приберем. Пашка, бери эту… новорожденную… Куда ж ее деть-то? Положи пока в таз, ну тот, что в ванной. Да-да, тот, где белье замачиваю. А барахло кровяное… в пакет и в мусорку. Я тут протеру пока… Ты вот еще что… в ванной-то дверь прикрой поплотнее и на таз сверху накинь какую-нибудь тряпку… чтоб обезьяну меньше слышать…

–Я ж говорю: сразу надо. Сколько раз она обделается, пока сдохнет. Провоняет там все. Кто убирать будет за ней? Ты?

–Да че там убирать? Сполоснем таз и… хватит уже с матерью спорить. Делай, как я говорю, да побыстрее. Ноги обмыть бы надо этой… новорожденной. Хоть Лидка и родила урода, а все равно по-человечески бы надо, как положено.

***

Лидка с отвращением разглядывала уродливое существо, почти сплошь покрытое густой темной шерстью. Девочка тихонько попискивала в пластмассовом тазу, словно понимала, что не нужна она никому в этом мире и никто к ней не придет, как бы громко она не звала. Но груди Лидки отяжелели, даже побаливать начали. Мать посоветовала.

–Ты сцеживай молоко-то. Вон, возьми банку.

–А с этой чего?

–Сунь грудь, пусть сосет. Днем-то че, мешает она тебе что-ли. На ночь хлеба нажуй, смешай с молоком, да в марлю заверни. Сунешь потом в рот этой… чтоб не орала… пусть чавкает…

–Думаешь будет?

–Слышь, Лидка, твоей обезьяне лучше бы вообще на свет не появляться. Жить хочет, пусть жрет, что дают.

Лидка повернулась к дочери и вдруг втретилась с ней взглядом. Глаза маленького человечка сочились слезами. Неприятно засвербило где-то внутри и она поспешно отвернулась.

***

Девочка была на удивление спокойной. Впрочем, удивление здесь не при чем. Удивления не было, ничего не было. О малышке в ванной почти все забыли. Пашка только орал время от времени: « Лидка, иди, опять тут твоя развоняла.» Лидка покорно споласкивала таз и ребенка, даже кормила грудью ее по утрам, пока опорожнялась в туалете. Она вышла на работу сразу после праздника. Никто ничего не заметил. Вначале молодая мать как-то еще порывалась сходить, записать ребенка, но понемногу затягивали привычные дела, жизнь шла своим чередом, а потом стало все равно. Девочка особых хлопот не доставляла. Сунешь ей в рот на ночь жеванного хлеба, сполоснешь утром теплой водой… а там как-нибудь… авось само управится…

Месяца через полтора девочка облезла, правда привлекательности ей это не прибавило, но хоть на человека стала похожа. Лидка кривилась, вглядываясь в маленькое личико нежеланной дочери.

–Прямо-таки закон подлости: из всех этих ублюдков самая погань обрюхатил меня. Что ж за жизнь-то такая у меня проклятая. Вот если бы Юрка Рукавишников или хотя бы Женька Кокошкин– может не так и обидно бы было. Может и к девке бы притерпелась…

Рим Ганеев, бывший одноклассник, был не просто некрасив, нет, некрасивых в школе хватало: костлявый урод, жестокий и циничный, с большущим носом, вернее мясистым шнобелем, непропорционально огромными торчащими ушами и вечнокривящимися, почти бесцветными губами. К Лидкиному несчастью этот подонок не был обычным избалованным трусом, просто обнаглевшим от безнаказанности. Рим Ганеев трусом не был. Одноклассники быстро это усвоили на своей шкуре. Сильный властный характер и полное отсутствие тормозов быстро сделали его лидером.

–И здесь, дрянь такая, всех опередил,– ворчала Лидка.

Девочка была полной копией, нет, пожалуй даже злобной карикатурой на ненавистного папашу.

–Офигеть, Ганешка да и только! Или Римкой тебя назвать? Нет, с такой рожей только Ганешкой и можешь называться.

***

–Тварь паршивая, ну-ка быстро сюда! Я кому сказал! Уродка!

Пашка со всей дури хватанул стулом об стену. Хлипкая убогая мебель разлетелась, оставив в руках озверевшего от водки мужчины одну ножку с сиденьем. Перепуганная Ганешка, прятавшаяся по обыкновению под кроватью, шустро поползла к спящей неподалеку на полу матери. Доползла, заревела от страха, уткнулась в мамин бок, прикрыв нечесанную головку желтой грязной кофтой. Маминой кофтой, пахнущей так знакомо, что казалось, будто защитит она от всех бед. Пусть мама пьяная, но она любит ее, иногда даже ласкает. Она защитит, надо только спрятаться, завернуться в привычную мамину теплую вещь, прильнуть, надышаться и все сразу уладится…

… Пьяный брат промахнулся. Удар пришелся по массивному заду сестрицы, едва прикрытым задравшимся полинялым халатом. Лидка вскочила, не разобравшись спросонья, заматерилась, откинула ребенка и в бешенстве кинулась на мужчину. Вырвала у него из рук остатки стула, толкнула его. Тот попятился, оступился и, зацепившись за что-то, рухнул на пол. Его падение лишь раззадорило женщину. Она кинулась к нему, уселась сверху, схватив за грязные лохмы, с силой начала бить его головой об пол. Пашка хрипел, вырывался, да разве под силу справиться тщедушному заглотышу с остервеневшей бабой… и вдруг замолчал. Лидка недоверчиво покосилась на братца, встала, пнула его в бок на всякий случай.

–Вот дерьмо, сдох сволочь…– Лидка скривилась, огляделась, еще раз взглянула на тощего придурка, всегда лишь раздражавшего ее и вдруг резко нагнулась, взвалила брата на хребет и поволокла к окну.

Ганешка, забившись в угол, тихо захныкала.

–А-а, это ты… Ела чего-нибудь? Иди на кухню, посмотри там… Только тихо у меня… чтоб я тебя не слышала. Разбудишь– вслед полетишь. Ясно…

***

Осенняя погода радовала летним теплом. Пожилая женщина распахнула кухонное окно, широко зевнула, пригладила пятерней спутанные седые пакли, взглядом « пошарила» по столу в надежде на « авось, со вчерашнего чего осталось». Слила со всех стаканов недопитое, с чувством выдохнула и « приняла за здравие». Ожила, засуетилась на кухне. С улицы послышались голоса. Там, возле скамейки, собрались женщины. Окружили новенькую, недавно приехавшую с Санькой, внуком бабки Гоши, что похоронили летом.