Татьяна Столбова - Отель «Прага»

– Иди сюда, – сказал он и снова удалился на кухню.

Лина пошла за ним, лихорадочно воображая: сейчас она войдет и он обнимет ее и поцелует, о чем нужно будет завтра же рассказать Вере. Или лучше прямо сегодня. Да, она забежит ненадолго домой, постирает вещи, помоет велосипед и отправится к Вере. Что там Верин мальчик из старшего отряда! Взрослый мужчина, художник, женатый на красавице – вот удача, вот победа!

Лина вошла на кухню с замирающим сердцем. Алекс вытряхивал из пакета в вазочку печенье. На столе уже стояли две чашки с чаем, над ними струился легкий парок.

– Умойся и садись, – произнес Алекс, кивая на кривоногий стул, стоящий в углу, у стола.

На кухне Лины – точно такой же, только в зеркальном отображении – обеденный стол стоял там же, а в углу – широкий табурет. Самое удобное и уютное место. Его раз и навсегда оккупировала Марго. Лина одно время претендовала на него, но безуспешно. Марго молча (или с ругательствами, в зависимости от настроения) хватала ее за плечо и выталкивала из своего угла. «Девочки, не ссорьтесь», – автоматически комментировала мать. А они и не ссорились. Лина как-то пыталась объяснить маме разницу между ссорой и холодной войной, однако тоже безуспешно. В своей семье, особенно в случаях противостояния с Марго, Лина всегда была в проигрыше, без вариантов.

Но на кухне Алекса самое удобное место сегодня было предоставлено ей. Позабыв свои фантазии, Лина подошла к раковине, ополоснула лицо и руки холодной водой, аккуратно вытерлась кончиком красно-зеленого клетчатого вафельного полотенца, затем прошла в угол и села, положив ворох некогда белых одежд на колени. Алекс сел напротив.

Подперев щеку рукой, он некоторое время с легкой улыбкой смотрел на нее, от чего она страшно смущалась и отводила взгляд. Потом сказал:

– А ты красивая девочка. Ты не будешь возражать, если я…

Он замолчал. Но Лина поняла: «… если я тебя поцелую». Вот что он хотел сказать. Почему же не сказал? Потому что она еще школьница? Но поцеловать – это всего лишь поцеловать, что тут такого?

Позже, вспоминая эти свои мысли, она поначалу ужасалась самой себе, прижимала ладони к щекам, прикрывала глаза. Затем, с прибавлением жизненного опыта, мысли эти стали казаться ей не столько постыдными, сколько смешными, наивными, ведь она не знала тогда, что такое настоящий поцелуй. Вся информация о поцелуях и прочем подобном, сопровождающем любовь, была почерпнута ею из кино, в те времена относительно целомудренного, а с подругами и одноклассницами она разговоров о таких вещах избегала – брезговала.

Напрасно Лина ждала окончания этой фразы – Алекс ее не продолжил. Вместо этого он подвинул к ней поближе вазочку с печеньем и стал рассказывать, как давным-давно, когда ему было примерно столько же, сколько ей, тоже свалился с велосипеда, но гораздо неудачнее – сломал ногу. Хуже всего было то, что произошло это в пустынном месте, на лесной тропинке, а сзади на багажнике, в хозяйственной металлической сетке, сидел трехлетний Эрик, который во время аварии вылетел в кусты и там ревел белугой, пока Алекс пытался встать, допрыгать до него на одной ноге и вытащить, всего исцарапанного и описавшегося от испуга.

Рассказывал он смешно, Лина даже перестала на время стесняться и смеялась, пока не поняла вдруг, что смешного в этой истории было мало. Тогда она замолчала, снова застеснялась, опустила глаза.

Наверное, это все, что она запомнила о той, первой, самой ценной для нее встрече. Остальное было покрыто туманом, так что трудно было разобраться, где истинные воспоминания, а где – созданные временем и воображением. Да и вспоминать-то было нечего. Ничего примечательного не произошло, все надежды и фантазии были пустыми и не сбылись.

Отдельными картинками Лина видела, как возвращается в свой подъезд, ведя велосипед Марго, как стирает ее испачканную одежду, далее – вопли сестры и разорванная ею в отместку любимая Линина блузка… Или блузка была потом? Нет, именно тогда, если рассудить логически…

А дальнейшие встречи с Алексом и встречами нельзя было назвать – редкие и случайные столкновения во дворе. Он обязательно улыбался, кивал и говорил: «Привет, Лина!». Она в ответ тоже говорила «Привет», но назвать его по имени стеснялась.

Одежду его жены она постирала, выгладила, аккуратно сложила в пакет и, дождавшись подходящего момента, попыталась ему отдать. Он не взял. И даже ничего не сказал. Только засмеялся, помотал головой и ушел.

Дважды она предприняла позорные попытки – как тогда с Гилем – якобы случайно пройтись по берегу реки там, где Алекс иной раз стоял с мольбертом, но подойти к нему не решилась: он был настолько погружен в работу, что Лина даже издалека явственно чувствовала его наглухо закрытое биополе.

Как наваждение преследовали ее долго-долго его голубые глаза, особенно почему-то в период после того, как вся семья Пулитцев эмигрировала в Германию. Случилось это зимой, в декабре, и для Лины было шоком. Она понятия не имела, что они собираются уезжать. Даже несмотря на то, что внимательно прислушивалась ко всем соседским разговорам, по крупицам вылавливая информацию об Алексе, – все равно самое главное как-то пропустила. Или Пулитцы скрывали свои намерения от посторонних?

Так что знакомство длилось всего-то четыре месяца, даже меньше. И можно ли тот короткий эпизод в сквере, чаепитие и последующие шаблонные «Привет» – «Привет» назвать знакомством? Вряд ли. И можно ли считать подвигом благородный, но, в сущности, ничем не выдающийся поступок Алекса? Вряд ли. Он не закрывал ее своим телом от пули, не спасал от хулиганов, не вытаскивал из проруби. Он всего лишь обратил на нее внимание, всего лишь не прошел мимо, всего лишь прервал сцену ее позора, ее унижения. Сцену, которая и без того скоро закончилась бы и забылась, не нанеся особого ущерба. И тем не менее ничто больше не оставило такого следа в душе Лины. Долгие годы она вспоминала это как единственное чудо в своей жизни и долгие годы грелась этим чудом, пока время не скрыло его под многочисленными слоями жизненных коллизий и череды обыкновенных, но все равно чем-то наполненных дней; пока оно не унесло с собой остроту чувств.

***

С момента отъезда Пулитцей в Германию Лина ничего больше не знала об Алексе. Живописью она никогда не интересовалась и поэтому понятия не имела, что он все-таки покорил свой Олимп. Да ей и в голову никогда не приходило размышлять о его профессии. Она существовала для нее отдельно от Алекса, от его голубых глаз, от его взгляда-голоса-рук-улыбки. Он был – только он. В мыслях Лины его ничто не сопровождало.

С годами воспоминания гасли. Последнее время Лина вообще очень редко думала об Алексе. Постепенно он перестал быть для нее живым человеком, превратившись в подобие героя романа или кинофильма. Образ его едва теплился в ее памяти. Возможно, еще через несколько лет он померк бы окончательно и вспомнился только под старость. Но в это Лина не верила. Этого быть не могло.