Кирилл Панфилов - Мост над рекой Нум-Хет. Повесть

– Ну я спокойна за шкаф.

– Это бы всё ничего, Юми. Но я гадаю, почему бутерброд оказался надкусанным с противоположной от меня стороны.

Юмилла уронила трубку и от смеха упала в кресло. Из трубки всё раздавались воркующие и призывные звуки. Отдышавшись, она снова взяла телефон:

– Ты пока жив?

– Относительно. У меня острая нехватка Юмилл в окружающей среде.

– Я намёков не понимаю и не буду понимать, даже если ты выразишься предельно конкретно и недвусмысленно.

– Это как отказ трактовать?

– Нет, – пояснила Юмилла. – Это просто очередная мудрость из моих уст.

– Я записал. То есть сегодня вечером мне возбраняется повести тебя в кафе?

– Понимаешь, дорогой Тау-руми. Я вчера весь день провела в кафе. Официанткой. И завтра мне предстоит примерно то же самое на полдня. Так что я буду отчаянно сопротивляться и звать на помощь, если ты меня поведёшь в кафе и сегодня.

– Сказать, что я просто удручён – это значит промолчать. А что сможет усладить твою душу?

– Тебе на размышление об этом даются примерно сутки, юноша. А теперь саёнара. У меня тут урок японского.

Таус невыразимо грустно попрощался и повесил трубку. Юмилла улыбнулась и снова принялась за чтение. Потом резко спрыгнула с кресла, взяла чистый лист бумаги и перо и, задержав дыхание, вывела в два столбца:

В цветы абрикоса влюбляешься каждый раз,

Стоит их только увидеть снова весной.

Полюбовалась размашистой надписью чёрной тушью по светло-бежевой бумаге, положила листок на стол. Вряд ли кто-то, кроме неё, поймёт намёк в этой надписи, подумала она и с чистой совестью пошла гулять. По дороге сорвала небольшую кисть винограда и дошла до реки, наслаждаясь сладкими ягодами, взрывающимися соком во рту.

Метрах в трёхстах от моста была тропинка, которая вела вниз, к самой воде. Летом тропинка зарастала буйной травой, радующейся солнцу, а сейчас растительность около неё напоминала семидневную щетину неопрятного старика: жёсткие стебли высохшей травы, вялый ковёр из налетевших листьев, уже утративших благородный цвет осени.

Виноград уже закончился, так что девушка могла внимательно и вдумчиво спускаться по крутой тропинке. Внизу было любимое место на больших камнях, частично покрытых мхом в местах, где они соприкасались. Юмилла села на один из камней и стала смотреть на воду реки Нум-Хет. На древнем языке это название значило: «Седая вода». Осенью это название было особенно понятно. Вся природа вокруг напоминала старость и увядание. Деревья – как пожившие и изведавшие на своём веку люди; равнодушные серые камни вокруг; река, которая при внешней живости была покрыта седой пеной от частых ударов о камни изрезанного морщинами берега.

Иногда брызги долетали до ног девушки. Юмилла подумала, что это похоже на острый и колючий взгляд из-под седых бровей.

– До чего же всё уныло, – произнесла она вслух и критически осмотрела себя. Блеклых цветов одежда, почти никакого макияжа. Очевидно, подсознательно она тоже поддалась настроению холодной осени.

Нерешительно звякнул телефон; девушка достала его и прочитала сообщение от Тауса. Фотография одинокого цветка и несколько слов: «Понял, что тогда я совершил ошибку. Простишь?»

Юмилла, как всегда, когда была в глубочайшей нерешительности, потёрла кончик носа. Было сильное искушение написать что-то в духе «Да нет» или… или вообще не отвечать. На последнем она пока и остановилась. Вода всё так же монотонно кипела в реке. Ледяной кипяток. Девушка вздохнула – изо рта пошёл пар, и она поняла, что, оказывается, замёрзла. Кисти рук порозовели. Она потёрла ладони друг о друга и быстро поднялась вверх. На поверхности – девушка всегда фантазировала, что она спускается в какое-то подземное царство – было теплее, и природа не казалась такой гнетущей. Деревья тихо стояли, облачённые в расписные «сурани», под ногами, вжав голову в плечи, прошмыгнула кошка, уносящая в зубах кусок чьей-то украденной сосиски. Спокойствие и ожидание чего-то было разлито в воздухе. Юмилла поймала пикирующий вниз красный лист и устроила его рядом с воротом куртки.

Дома мама встретила девушку словами:

– Я достала абрикосовое варенье. Действительно, что-то мы про него забыли. Хорошо, что ты напомнила.

Девушка улыбнулась и пообещала заняться этим вопросом вплотную. После чего написала в ответ Таусу то же самое двустишие, дополнив его словами: «Настоящую красоту абрикосов видно после цветения. А когда урожай соберут, будет ли рыцарь так же любить голые осенние деревья, как любил весной их цветы, едва увидев?»

Телефон молчал до поздней ночи. Когда Юмилла, второй раз напившись чаю с вареньем и тёплыми булочками, принялась за толстый том истории европейского искусства, снова пришло сообщение: «Я плохой садовник. Я просто случайный прохожий, на миг остановившийся перед красотой твоего цветения».

Девушка проворчала:

– Ну ещё ритуальное харакири сделай в знак своего поражения.

И легла спать. На щеках была едва уловимая полынная горечь от того, что волны воспоминаний никак не могли улечься, но ветер, освобождающий душу от сомнений, уже налетел и смёл все шаткие песочные замки.

Юмилла погасила лампу и спокойно заснула.

11 октября 2009

– Завтра подъём полшестого утра, – сообщил папа, пустив кольцо дыма в потолок и изысканно отставив трубку в сторону.

– Ты сумасшедший, папочка. У меня завтра работа в первую смену, – доброжелательно отозвалась Юмилла и мило улыбнулась отцу.

– Завтра выходной. У дяди Джалана завтра день закрытых дверей, и он просил передать тебе, что расписание смещается на день.

– О. Семнадцатое число, я и забыла. Ну тем более, высплюсь в выходной.

– Слушай, о дочка, слово отца, – пояснил папа. – Если отец сказал, что в пять тридцать, значит, в пять тридцать. Пешком никуда идти не придётся. Почти.

Девушка насупилась.

– Ну и чего я сегодня не так сделала? В чём провинилась? Где и на кого я косо посмотрела? На какой дороге не перевела старушку через перекрёсток? Кому не отпустила грехи? Чью конфету украла?

Шпетер внутренне улыбнулся, но перед дочерью нужно было изобразить полную серьёзность – в тон её же словам.

– Открой форточку, Юмилатэ.

Юмилла, изобразив глубочайшую покорность, встала, открыла форточку, приняла у отца трубку, выбила её о решётку камина, положила на специальную подставку, сделала книксен и села на место.

– Скажи, папочка, этот поступок искупил все мои грехи? Теперь мне не придётся вставать в полшестого утра завтра? – в голосе её сквозила надежда.

– Теперь, боюсь, придётся поднять тебя вообще в пять, – задумчиво проговорил отец. – Да-да, пожалуй, в пять.

Юмилла изобразила ужас на лице.