Наум Вайман - Новая эра. Часть вторая

Кстати, утверждая, что «единственной школой, научающей упорядочивать внутренние взрывы, является общежитие», Гершензон оказывается на поле социологии, тот же Мосс, кстати, современник Гершензона, прекрасно объяснял религию через «общежитие».

В общем, ключ веры это просто желание упорядочить мир, страх хаоса и неопределенности.

«…мировая воля, без задержек циркулируя в тебе, будет сама безошибочно направлять твои шаги в целостном движении всей твари к неведомому совершенству». Да она и так во мне вовсю циркулирует и куда-то меня направляет. Может, и к совершенству, дай-то Бог, знать бы только что это такое…

В общем, что я тебе скажу… Как еврей еврею… Много духовного поиска.

Всегда твой

Наум

От Л:

Хаг херут самеах 24 24 Счастливого праздника Свободы (Песах) тебе тоже! Как я буду засыпать, это не твоя забота, а записки пришли пожалуйста перед отъездом чтоб я знала к чему еще ты потерял интерес.

А вот к запискам и потерял, все это кажется мне дурной бесконечностью круговорота и продолжать надоело.

8.4. Седер Песах 25 25 Пасхальное празднество (ивр.) . Очередной маразм. Брызжущая гневной энергией теща, затюканный тесть с несчастными глазами, ерничающий шурин («Господу Богу помоо-лимся!»), никакого седера 26 26 Седер – порядок (ивр.) , который мне почему-то хочется сделать по всем правилам, но воевать с «народом» лень. Мама заискивает перед тещей: «садитесь, садитесь!», теща: «А я хочу постоять!», сноха «подкалывает»: «рыба ничего, только соли мало»…

Сытую тещу повело на воспоминания чуть ли не о выходе из Египта:

– Я сегодня разговаривала с дядей Семой по телефону, он в Новосибирске, брат матери, ему уже девяносто два, или три, он тысяча девятьсот восьмого года рождения, я очень хорошо помню, я очень люблю дядю Сему, он был генеральным прокурором Новосибирска, а во время войны он был в военной прокуратуре, а потом его бросили на Армению… мой дед бежал от белополяков, они так издевались над евреями, они его страшно избили, и он еле дошел до нашего городка, пришел к маме, сказал покажи мне внука, а Борис тогда недавно родился, и он так над ним плакал, а потом он через несколько дней умер, он ездил по всему миру и сделал много хорошего советской власти, он был купец первой гильдии, да, а бабушка успела унести в эвакуацию горшок с царскими золотыми монетами…

На просьбу мамы говорить «потише» она обернулась на открытое окно и почти закричала:

– Пусть все слышат, пусть кегебе слышит, я ничего не боюсь, да, в Сибирь, через всю Россию, и горшок шел за ней… а другой дядя погиб на рапирах, он занимался рапирами… когда евреи стали скрывать свое родство… я поехала к нему в 1938 с Изенькой, который потом погиб, и я помню солнечное затмение, тогда произошло солнечное затмение, вдруг стало темно, так страшно, мачеха стала кричать: «Конец света! Конец света!», а дядя Сема ушел с тетей Розой, а она все кричала: «Конец света, конец света!», она была такая местечковая, верующая… и я пошла в центральную прокуратуру, я ничего не боюсь, я решила разыскать дядю Сему, меня долго расспрашивали, кто я ему, я не героиня, я нормальная женщина…

– А где горшок-то?! – орет шурин.

– Игорь, как тебе не стыдно! Это твои родственники! Твои, твои!… а другой брат погиб в империалистическую… перестаньте курить, Илюша, иди сюда… всё, вы от меня устали, я молчу, здесь меня не уважают, я вам никогда больше не буду ничего рассказывать, здесь не уважают Любовь Рафаиловну…

Для Л:

Обещают похолодание. Читаю Розенштока-Хюсси. Едем на Крит. Пароход уходит, машу тебе рукой…

13.4. Наговорил Р на автоответчик: «А я думал, ты мне нашепчешь что-нибудь. Я без тебя измаялся на этом Крите…»

Перед отъездом не выдержал, «исповедался» Аркадию. Он говорит: «Тебе повезло. У меня за всю жизнь никогда не было классной женщины». А у него много было. Но он искал перепихнуться. И весьма преуспел в этих поисках. Вот и она тоже, перепихивается, небось, с утра до вечера, и горя мало.

Написал Юле-переводчице о фильме Гринвея «Восемь с половиной женщин».

Наум

Имя знаю, фильм – нет. У нас не идет. Видео нету. Если не лень, опишите «картинку».

Спасибо, Юля

Юля, привет!

Фильм пересказать невозможно. Это такая перекличка-полемика-фехтование с Феллини и со всей «эпохой Феллини» (культурной эпохой), которая была еще эпохой относительно «непосредственной». А теперь без «юридических советников» внутри себя человек шагу не сделает, ни одного захудалого чувства не возникнет неотрефлектированного, не занесенного в «культурный протокол». И как все это «непосредственно» сказывается на «любви-с». Хотя «трудный опыт» показывает, что если баба (пардон за фольклор) «зацепит», то хрен отрефлектируешь… (за фольклор я уже извинялся) А может это у меня «старое» сознание работает, на Феллини ж воспитывались, если не хуже…

Наум

Prodolzenie filosofskoj p’janki

Матвей, привет!

Вернулся с Крита. От минойской эпохи осталось маловато. «Реставрация» Кносского дворца на потребу туристским толпам смахивает на публичное поругание. Правда, подлинники фресок они снесли в музей, от них немного осталось, фрагменты: орнаменты, даже портреты, причем умиротворенности необыкновенной. Не злой был народ. Что-то (по умиротворенности) от нежных губ древних египтян, хотя сами «минойцы» были востроносенькие.

Читал Розенштока. Это тебе, понимаш, не Гершензон какой-нибудь. (Впрочем, «логических противоречий» и у него хватает.) И концепция мировой истории у него оригинальнейшая. У меня давно уже (с эпохи Деррида) не было такого ощущения, что читаю нечто гениальное.

Хотя ваши концепции как бы «в разных плоскостях», у него все «на языке» стоит (как на средстве коммуникации), а у тебя – «на роде», но все-таки есть «сегмент пересечения», например, язык у него – продукт ритуала, а история – история «спасения». Только у него человек «языком» спасается, а у тебя – искусством (как наследником ритуала). Но язык и искусство все-таки как-то связаны… «Спасение» вы тоже понимаете по-разному (твоя концепция мне ближе), он – как коммуникацию, всеобщий разговор, всеобщий мир (все эти евреи-либералы-универсалисты, да еще крещеные – за мир), а ты – как терапию трагического сознания. Он, видать, настрадался из-за Гитлера-Сталина, натерпелся от всей этой страшной эпохи, вот и кажется ему, что «мир во всем мире» уже и спасение.

Наум

16.4. С одиннадцати до шести были в номере. Все вернулось, и во сто крат сильнее. Я вдруг освободился от ревности. Все-таки она меня любит. И я счастлив. Когда расставались, сказала грустно: «Одни ставни закрываются, другие открываются…»