Виталий Лозович - Убойный снег

Элизабет вдруг молниеносно, аккуратно сжала свой свитер левой рукой, правой рукой вынула значок и протянула Сашке.

– Возьмите, Сашья. Возьмите себе, на удачу.

Сашка даже улыбнулся такой искренности, взял значок, посмотрел – обычный металлический жёлтый листик на длинной, острой ножке. У острия была заусеница. Все очень напоминало конструкцию русского багра – острие с крошечным крючком в обратную сторону.

– Это, – заметила Элизабет, как он пристально рассматривал заусеницу, – это чтоб держался крепче, правда, снимать тяжело, зато прочно. Возьмите…

– Не надо, – отдал он значок, – выберемся когда, другое дело. Сейчас не надо.

Фрэнк явился только под вечер. Поднялся на крыльцо, как на эшафот, решительно открыл дверь, переступил мужественно порог, аккуратно, но твёрдо закрыл дверь, прошёл к нарам, снял обувь и, ни слова не сказав, завалился на «боковую». Все промолчали. Дядя Миша кипятил воду для бульона, поддерживая нужный огонь в печи, Макс, сидя на лавке у стола, тихонько шевелил губами, читая вечернюю молитву, Элизабет сидела на месте Сашки на нарах у окна и бесцельно смотрела куда-то в тундру, сам Сашка столь же бесцельно катал по столу, сидя на табуретке, небольшую ниточку, то скручивая ее колечком, то разворачивая в жгутик.

Ужин в тот день состоял из одного бульона. Фрэнк к столу не встал. Когда его позвали, он даже не пошевелился. Тогда дядя Миша зачерпнул кружкой бульон из кастрюли, подошел к Фрэнку, присел рядом и потормошил его за колено.

– Вставай, парень, – почти ласково сказал он, – так никому ничего не докажешь.

Фрэнк не пошевелился.

– Ты на меня не серчай, – продолжил дядя Миша, – это я сгоряча… утром. На-ка, вот, хлебни бульончика, полегчает.

– Я не хотел! – вскочил внезапно Фрэнк. – Я сам не знать, как сделать!

И быстро продолжил на родном языке.

– Я имею больной желудок, – вернулся он русскому языку, – я не могу без еда! Он болит…

Ткнул себе пальцем в живот и вновь заговорил на английском.

– Да шут с ними, с галетами, – дядя Миша протянул ему кружку, – похлебай бульончика, раз желудок больной.

Фрэнк остановился. Глаза блестели. Он взял кружку, и дядя Миша вернулся за стол.

Пришла ночь. Взошла луна. Сашка сидел на нарах возле окна, опять отрешённо смотрел сквозь грязное, битое стекло и опять ничего не мог придумать. А время с этого дня пошло быстрее. Жалкий, скудный паек и тот был потерян. Сашка пытался обдумать все мыслимые и немыслимые возможности добыть пропитание. Он даже прикидывал вероятность применения одежды в изготовлении орудий лова для живности. К примеру, расплести шарф, или шапочку Элизабет, наделать «петли»… Но очень быстро от этого пришлось отказаться, все было связано из шерсти, все было абсолютно непригодно и технически неприменимо. Даже обувь была без шнурков, сплошные «липучки» да «замки». Сашка злился на свою беспомощность, вновь и вновь перебирая в голове их совершенно нулевые шансы. Результат был один и тот же – все тщетно и бесполезно.

Когда следующий день прошёл без еды… когда день следующий прошёл так же, а потом и третий – люди начали несколько беспокойно себя вести. Фрэнк стонал по ночам, днями сидел, скрючившись, подавленный. Макс молчал, ежеминутно выходил на улицу и ходил, как сторож, вокруг избы. Элизабет старалась лишний раз не вставать с нар. Дядя Миша либо топил потихоньку печку, стараясь как можно экономнее расходовать дрова и куски разбросанного угля, либо просто сидел у той же печки, открыв дверцу, и смотрел на огонь. Сашка бродил в окрестностях, но чаще всего стоял на льду озера, покрытого снегом и задумчиво смотрел вниз, под ноги. Бульон кончился, пили теплую воду талого снега. На четвертый день без еды Сашка заметил, что всех их немного пошатывает и глаза у всех смотрят как сквозь, не задерживаясь нигде, ни на ком, ни на чем. Он достал свой рюкзак, в надежде, что, может, там хоть что-то завалялось, но нашел только фляжку и аптечку. Сашка был не особенно силен в медицине, но лекарства, что брал с собой, знал хорошо. Он тут же достал одну пачку и дал Фрэнку. Тот удивлённо повертел таблетки и спросил уже совсем неживым голосом:

– Что это, Сашя?

– Анестезин. Не вылечит, но боль уйдёт на время.

На этот же четвертый день дядя Миша подошел к Сашке, когда тот стоял на озере, и в сердцах сказал то ли ему, то ли себе:

– Не могу смотреть, хоть меня зарежьте, что ли?… Подыхаем потихоньку.

Сашка качнулся от этого, но ничего не сказал. Голова уже не переключалась с мысли – как достать еду? И времени прошло – всего ничего. Голодали люди и намного больше. Что же они?… Он вспоминал рассказы своей матери о голоде в военное время. Тогда есть было просто нечего. А сейчас? Сейчас ждать нечего. И тут Сашку встряхнуло от неожиданно пришедшей мысли – безысходность… Безысходность. Сознание убивает быстрее. Обычный человеческий страх и представление того, что с ним скоро может случиться, торопили в голове каждого исход этого события. И принудительная голодовка зачастую вызывает еще и самоотравление организма, жди тут чего угодно. На этот же четвертый день, ночью, Элизабет, до этого мирно спавшая, вдруг вскочила с нар и бросилась без обуви на улицу. Дядя Миша, выкуривавший в это время свою «ночную» сигарету, схватил ее в охапку, быстро заговорил, пытаясь привести в чувство:

– Подожди, подожди! Сдурела, девка!.. Сашка…

Элизабет сказала что-то грубое на своем языке, потом вроде как увидела, что это дядя Миша перед ней, и уже по-русски выпалила:

– Да пустите же, вы!.. Там же!.. Там…

Все вскочили с нар. Макс и Фрэнк схватили Элизабет за руки, о чем-то заговорили с ней, Сашка бросился к своему рюкзаку, опять достал аптечку, нашел там что-то, открыл, насыпал немного таблеток в ладонь, тут же очень жёстко схватил Элизабет за плечо, притянул к себе и приложив ладонь с лекарством к ее губам, почти крикнул:

– Ешь, быстро! Быстро, сказал!

Элизабет, словно по приказу, проглотила таблетки даже без воды, Сашка легонько хлопнул ее промеж лопаток.

– Пролезло? – развернул к себе лицом.

Она кивнула, сразу приходя в себя, и спросила:

– Что это? Валим?

– Валиум, – ответил твёрдо он, – подожди полчаса, не беги и не дёргайся. Слышишь? Сядь. Сейчас подействует.

Когда все успокоились и снова улеглись, дядя Миша приблизился к сидящему с опущенной головой за столом Сашке и поинтересовался с лёгкой тревогой в голосе:

– Ты что ей дал?

– А? – вскинул голову тот. – Ах, да… транквилизатор, тазепам, что ли?

– Это что?

– Это такое успокоительное… давит отрицательные эмоции.

Дядя Миша ткнул пальцем с седыми волосками ему в лоб и очень уверенно, словно выход из положения нашел, произнес:

– У тебя хватит ума нас спасти.