Алина Витухновская - Человек с синдромом дна

Мир видится все более атеистическим, глупо, бессодержательно зловещим – именно в России. Где все говорит о том, что дальше и больше ада нет.

Ад для меня – концентрат неудобства, не более. Гипертрофированная сущность мира вообще. Без всяких там преступлений, наказаний.

* * *

«Если бы мы любили своих детей, у нас бы не было войн», – нет, напротив, если бы вы любили своих детей, у вас бы не было детей.

В моем мировоззрении некто – (сотворенный) – абстрактен, а никто – конкретен, ибо избежал определений и статусов мира. Он, в некотором роде неуловим. Поэтому мне предпочтительней быть Никто чем кем-то сформированным хоть отчасти этим миром.

* * *

Нынешний человек настолько деперсонализован, что принимая чужое, он декларирует – каждому свое.

* * *

Если мы не говорим о Ничто, ежели мы (теоретически) снижаем планки, мы можем говорить о совершенно Пустом Мире, Застывшем Мире, о мире, лишенном людей, движений, и (главное!) конкуренции. Мир, который тревожит своим наличеством, но уже не беспокоит. Ибо беспокойство – есть первое следствие присутствия Конкуренции, предмета для самоутверждения, не только если этот предмет являет собой нечто метафизически важное, но и если он просто наличествует, даже на периферии сознания-бытия. Так – для существ, подобных мне, конечно.

Мертвые только его и имут. Во всяком случае, тонко «чувствуют» в отличии от «живых».

* * *

Добытие, о коем я часто упоминаю, и из коего следует моя подлинная сущность, тоже было вполне материально. При том что оно не было миром, «реальностью». А человека, как такового, в нем не существовало вовсе.

* * *

Начинать ценить «маленькие радости жизни» – так я понимаю окончательное падение. Безысходность.

* * *

Когда видишь чересчур хорошее отношение к себе, сразу же возникает желание расплатиться.

* * *

Умные дети рождаются мертвыми.

* * *

Аскетизм – высший из «пороков», ибо питается отвращением к человеку, а не завещанной христианами любовью. Презрение к человеку, а соответственно, к его «породителю» – вот высший «грех», нарушающий всю систему управления.

* * *

Люди полагают, что любят жизнь, но не самость. И возлагают подношения на алтарь ее. Как если бы акулу, что их пожирает, они, старательно прелюбодействуя, кормили бы деликатесами.

* * *

Астения – эта растянутая смерть. Во всей ее тщательной физиологичности.

* * *

Больше всего меня пугает в России тотальное раздвоение русского языка со смыслом, русского языка с политикой и, собственно, русского языка с личностью.

Политика меня увлекла именно в тот момент, когда я поняла, что она ворует у меня мой язык и мой смысл, потому что пространство России столь дискредитировано бессмыслицей, имитацией постмодерна, насилием и ложью, что слово перестает в нем что-либо значить.

И те люди и авторы, мыслители, которые вкладывали в слово нечто сакральное, нечто подлинное, выходит теперь, работали как рабы на нефтяных полях, ибо их слово осталось, их результат есть, их продукция есть, но нет права собственности и нет их самих.

* * *

Если бы физические страдания были ниже так называемых «духовных», то никакой духовности не существовало бы вовсе. При том, как Амбиция или же Подлинная Сущность, есть нечто превыше, и к духовности отношения не имеет. На человеческом языке это лишь некая энергия, иначе вы можете именовать ее физиологией. Мы не обидимся.

* * *

В забвении в миллион раз больше ценимой вами морали, чем в лживой, надиктованной, оправдывающей все «памяти». Память – камень на шее утопленника. Есть то, что следует забыть. Как и то, чему следует не существовать.

* * *

Есть такая вещь, как система ценностей. Людям с разными системами ценностей редко есть о чем говорить и уж совсем не о чем договариваться. Они попросту не нуждаются в друг-друге.

Проще говоря, «гитлер» не хочет быть «котиком». А если он станет «котиком», то умрет.

Это, пожалуй, последнее о психотерапии.

* * *

«Матрица» – это лишь разделяемое безволие. Своего рода «общественное соглашение» на уровне тонких материй.

* * *

Любите себя, какими вас нет. Так верней.

* * *

Любая людская тирания меркнет рядом с тиранией мироздания. От того всякий пафосный борец с тиранией выглядит несколько комично. То есть, его искренность под вопросом. Как под виселицей.

* * *

Более нет никакого «социализма», «капитализма». Есть некое общественное соблюдение договора. Общественного договора. Условности, подкрепленной законодательными гарантиями.

* * *

Ныне стоит исходить не из показного пародийного консерватизма власти, а из дремучего консерватизма подавляющего числа населения, сумевшего образоваться за последнее двадцатилетие.

* * *

Я смотрю на живую материю, на мир движущийся, тем более, на мирЪ витальный, как на исчезающее, смотрю как-бы со стороны смерти, и в этом смысле он не видится мне существующим, «всамделишным». Иначе я вижу вещи – в них основательность, будто они откусили себе часть времени. Вещь выглядит словно бы привитой от смерти. И лишь отсутствие вечности, тотальная конечность, Ничто являются гарантом, тем, что лишает беспокойства…

* * *

Анорексия – «болезнь» ангелов.

* * *

Сейчас пойдет много агиток в стиле – «революция – это плохо».

На самом деле революция – это смотря кому.

* * *

Счастье – одно из понятий, поглощающих смыслы. Липкая абстракция. Наивные профаны вопрошают – «Неужто думаешь ты, что, добившись того, что продекларировала, обретешь счастье?» Так мне счастья не надобно. Мне чего мне надобно – надобно.

* * *

И о деньгах, социальном статусе и пр. В мире их получают, чтоб влиться в Общество, в России же, чтоб отгородиться от него. (От «общества», конечно, во втором случае.)

* * *

Соцсети убивают пафос и масштаб. А великий человек без пафоса и масштаба – ничто. Ну как Лев Толстой без поместий. Не представляю, кстати, Калигулу в ФБ. Вот он восклицает – «Публика, где моя публика!» А ему пьяный Вася из условного какого-нибудь Новогиреево – «Здесь я.» И смайл. Хорошо, не дожил.

Моим главным детским опасением было осознание того, что этот мир – и есть окончательная и бесповоротная реальность. И что она, реальность эта чудовищна и бесконечна. Чистое осознание ада, вполне себе архетипического ада, правда в иной, несколько сюрреалистической интерпретации. Родившись, я не могла поверить в подлинность мира. Безысходность понимания настигла меня лет в шесть. И сохранилась по сию пору. Правда ныне я верю в неизбежную конечность мира. Можно назвать это сжатием или сворачиванием ада. Или же – скручиванием, уползанием вечности.