Алина Витухновская - Человек с синдромом дна

И хватит о метафизике уже, заврались. Так и пишите на входе во всякий сельский предбанник ада – «Денег нет. У клубе будут танци.»

* * *

Когда я говорю – современный мир, я имею в виду – лучший мир. Лучший – из возможных.

Но Невозможное – лучше. И оно – не мир

* * *

Политическое – рационально. Политическая иррациональность, возведенная в культ – основа нынешней российской политики. И именно поэтому – вызывает отторжение.

* * *

Система – это такая демонстративно-декларативная игра, сводящаяся к непроговариваемому – «Убей себя сам». В этом смысле – мне всегда нравилась система. В некотором смысле – система это я. В том, что никогда не желала убить Себя.

* * *

Отношение к смерти – интимная и частная вещь. Ничего она не решает. Сейчас может быть одно отношение, а завтра другое. Людям с большими социальными амбициями смерть, к слову, более безразлична, чем остальным. Они ее видят, скорей, как элемент публичной игры.

* * *

Конечно, трагедия, как и скорбь не может быть массовой. Трагедия (всегда!) – вещь личная и глубоко интимная. Как и смерть. Есть только смерть отдельного человека. («Моя» смерть).

«Смерть всегда чужая» (так!) – это из области экзистенциального отчуждения, нечто спасительно-изысканно-французское. Фиксированная невозможность пережить Здесь и Сейчас свою смерть. (К слову я пережить свою смерть могу и переживаю ее ежедневно. Но – большинство не может.) Поэтому странно требовать от отдельных граждан массовой скорби, общей печали. Ежели эти граждане – не публичные и официальные лица.

* * *

Всякий «антибуржуазный» пафос я рассматриваю как допущение и легализацию нищеты, болезней, регресса. Никак иначе.

Еще о Мамлееве. Его я всегда воспринимала в контексте экзистенциализма, да что там экзистенциализма, самого Понимания Природы Вещей, как оно есть. Поэтому попытка вставить его в формат «России вечной», хоть и сам он этому немало поспособствовал, выглядит для меня ровно так же, как попытка вставить в этот формат Сартра или… Стивена Кинга. Нечто общее между этими авторами, безусловно, есть.

* * *

Распределенная нищета – помимо прочего это та социально-общественная ситуация в которой процветает «культ удовольствия». Удовольствие есть антитеза наслаждения. Ибо наслаждение всегда – Преступно. Что же касается Высших Ценностей – они Над как Удовольствием, так и Наслаждением. Сверх Высших Ценностей – только Я, Самость, Сверх-Я. Сверх же их – нет ничего. Такова иерархия.

* * *

Пока иные бежали от реальности в сладостные иллюзии, в убаюкивающие миры, я, напротив, стремилась погрузиться в нее, в самую нутрь, в сердцевину проявленного мира.

* * *

Язык – помимо прочего – репрессивная форма проявления бытия. Недаром было солгано – «вначале было слово». Конечно, вначале было не слово. Вначале была Боль. Или же – Понимание Природы Вещей. В стране победившей логократии, коей является Россия, слово репрессивно вдвойне. Вы заметили с каким поистине мазохистским удовольствием русские перешли на советский? Особенно это касается деятелей культуры, в коих, кажется, уже коряво-бюрократический агитпроповский посыл победил всякое здравомыслие.

* * *

Чтобы выпасть из матрицы (насколько возможно выпасть из нее в проявленном мире), надо всего лишь перестать страдать. Перестать страдать по тем поводам, по которым принято (предписано) страдать. Матрица, как и, собственно, общество этого не выносит. Все христианство – отсюда.

* * *

Хотела бы я выжить в апокалиптическом мире? Нет, пожалуй, нет. Вряд-ли я бы предприняла активные усилия к поддержанию собственного существования. Постапокалиптический мир – это уютный мир – для подобных мне. Мир, где отсутствует социум, и, соответственно, социальная конкуренция. Это – своего рода неорелигиозный конструкт. Но – «ваш бог мертв». Следовательно, борьба исчерпана. И бытие конечно.

* * *

– Действительно, по языковой репрессивности вас можно сравнить с Хайдеггером. М.Х. старательно очищает смыслы от метафизической загрязненности, которую постоянно производит обывательское сознание, выражая философскую готовность положить жизнь на борьбу с этой ветряной мельницей. А.В. же, утверждая безбытийное Я, уже сама становится метафизической ветряной мельницей. (с)

– Некто (или нечто), не владеющее Силовым Ресурсом для преодоления бытия – всегда остается ветряной мельницей, каким бы смыслом (даже предельной истиной) оно не обладало. Собственно, и само бытие – ветряная мельница профанной витальности. (А.В.)

* * *

Что происходит с «героем», когда ему вдруг наскучит публика? Естественное. Он превращается в Монстра (по-вашему – в сверхчеловека). Но, на деле же – в самого себя. Герой – понятие сугубо социальное, политическое. И метафизическое лишь в той мере, в которой политика есть проявление метафизики. Итак, герой обретает подлинность лишь скинув бремя общественной нагрузки.

* * *

Субъект – не нуждающийся в самовыражении – неуловим.

* * *

Дурак ищет Правды. А Правда ищет Выгоды.

* * *

Любишь русскую литературу? Люби и русскую политику

* * *

Гешефт и гештальт – есть Здесь и Сейчас моего Ничто.

* * *

Быть чем-то иным, другим, хоть и чаемым многими подобием «сверхчеловека» – здесь не надо ни воли особой, ни старания. Изображать из себя человека – вот тяжкий труд и своеобразная, скажем так, дипломатия для всякого монстра. Это и его (монстра) – высший, Цивилизованный Ум.

* * *

Идея удовольствия (да и, собственно, наслаждения) – идея, безусловно, репрессивная. Иди и получи удовольствие – вместо того, чтобы взять то, Что Тебе Надо На самом Деле. В некотором роде общество софт-насилия сформировал гуманистический психоанализ.

* * *

Как я вижу ад? Как обреченность получать избыточность человеческих удовольствий. В этом смысле страдание дает куда больше свободы. Но еще больше дает ее теплохладность. Предел же свободы в бесчувственном владении ресурсом, в том самом – Иметь И Не Быть.

* * *

Доверие к насилию – вот основной паттерн репрессивного бытия. Имя этого доверия может быть любым – «бог», «государство»… Недоверие к Самости и принятие мифологического «Сверх-Я» извне – это ваше все…

* * *

Мой политический герой – всегда немного трус, немного невротик, немного психопат. Героем делает его способность появиться в нужное время в нужном месте и грамотно себя преподнести. Именно такие входят в историю наиболее основательно. Да, этот тип явно предпочтительней романтического «воина», славящегося своей инфантильно-идиотской страстью – умереть за идею.

* * *

Ничто не находит столько помощников, соратников, сочувствующих, да и просто благодарной публики сколько чужое падение и зрелище его.