Паратиков Павел - Шаг на пути к небу. Роман

– Василь Андеевич Бандуин, – старательно выговорил старшой, съедая буквы. – А енто блатик мой, Федька.

– И сколь же вам годьев то, братья Бандурины?

– Читыли, – показывая четыре пальца на руке, гордо заявил Василий. – А Федьке тли. Он протянул вторую руку, с отогнутыми тремя пальцами.

Фёдор продолжал своё занятие по прыжкам в длину со ступеньки, не обращая внимания на разговаривающих.

– А ты Сенькин батька, я знаю. И блатик маво батьки, – с умным видом выдал Вася.

– Эт ты верно подметил, дружище, – Матвей потрепал его за чуб.

На крыльце появилась Мария Тимофеевна, с пучком зелёного лука в руке.

– Ой, проснулся ужо, сынок? Ну как ночевал? Выспалси, отдохнул? – затараторила она в своей манере, как клушка кудахчет возле своих цыплят.

– Да, слава Богу, отдохнул, как заново народилси.

– Ну, айда за стол, сынок, вон, пойди умойси. Мать показала на бочку с водой, стоящую на углу дома. – Ковшик там, рядом, на гвоздике.

– А ну, казаки, пойдём, подсобите. Матвей встал со ступеньки, подняв на руки обоих племянников, и прошёл к бочке.

– Давай Васятка, поливай на голову. Зачерпнув ковшом воды, он протянул его мальчугану.

Женщина накрывала на стол, когда сын с внуками завалились в дом. Мокрые по уши, они шумно резвились.

– А ну, окаянныя, сидайте, хватайте ложки, – улыбаясь, прикрикнула она на них.

Они уселись за стол, продолжая хихикать и толкаться, заведённые водными процедурами.

– А ну-ка, – Мария Тимофеевна строго взглянула на внучат. – Как надоть вести сабе за столом? Ребятишки притихли.

Матвей сделал жест глазами, и мимикой лица дал понять, что бабушка права. Он сидел, глядя на этих мокрых сорванцов, и думал, сколько же в нём нерастраченной отцовской любви, которую ему нужно, просто жизненно необходимо на кого – то излить.

– Отец зараз с утра, к председателю ходил, – присаживаясь рядом, начала мать. – Гутарил на счёт работы для табе в колхозе. Хотять табе пастухом определить. У нас ноняшний год, в колхозе, почитай, около тысячи голов дойных. Пастухов не хватаить.

– Ну, пастухом, так пастухом. Я мамань, любой работе буду рад, главное що дома.

– Надоть табе зараз, али завтрева, в сельсовет сходить, на учёт встать.

– А що тянуть то, зараз и схожу. Толь в начале, до погосту пройдусь. Поклонюсь, да поздоровкаюсь. А сельсовет то хде нанча?

– Да в станичном правлении и есть.

– Ну, тады не заплутаю.

Матвей встал из-за стола, и поклонился. – Спаси Господи за хлеб, за соль.

– Та на здоровье, сынок. На здоровье.

– Пойду я пройдусь, а вы, слухайте бабушку, – обращаясь к племянникам, улыбнулся Бандурин.

– Дядька Матвей, мозьно зараз с тобой? – запросились мальчишки.

– Нет, казаки, давайте вы на хозяйстве, а мне нужно одному пройтись. Он застегнул ремень и вышел.

Память не подвела. Матвей без труда нашёл могилы родных. Недалеко друг от друга, стояли пять крестов, возвышающиеся над небольшими холмиками. Он встал перед ними на колени.

– Ну, вот я и дошёл до вас, мои дорогие.

Перекрестившись, Матвей дотронулся лбом до земли, горячей от палящего солнца. Вокруг стояла звенящая тишина. Только невидимые сверчки нестройно играли на своих скрипках, и разноцветные стрекозы летали на – перегонки с бабочками. Он поднялся, и подошёл к крайнему кресту.

– Бандурина Евдокия Трофимовна. Родилась в 1899, померла в 1931, – прочитал Матвей вслух.

– Прости, Евдокиюшка моя любимая, не успел я. Тринадцать лет ждал я нашей встречи, а вон оно как довелось встренуться. Он присел на корточки, и положил руки на холмик, обнимая его.

– Сколь годьев думал о табе, мечтал сжать в своих объятьях, расцеловать, а осталось толь землю сухую обнять. Матвей шептал слова, которые хотел сказать жене при встрече, лёжа на её могилке. Глаза наполнились скупыми слезами.

– Ну, ты не беспокойся за сына, милая, всё будет хорошо. Спи спокойно моя любушка. Бог даст, свидимся ещё.

Погрузившись в воспоминания, Матвей, посидев некоторое время у могилы жены, откланялся, и подошёл к братьям.

– Бандурин Кирьян Семёнович, родился в 1890, помер в 1915. Бандурин Савелий Семёнович, родился в 1893, помер в 1918, – прочитал он опять вслух, надписи на крестах.

Память начала рисовать картинки из прошлого. Вот, они с братьями, бегают босяком по лужам. Вот, батька порет их за проказы. Вот, они, сверкая лампасами, на конях мчатся по степи. А вот, он уже провожает старших братьев на службу.

Картинки из детства, сменились слезами матери, рыдающей над телами убитых сыновей. Бело – синее, задубевшее лицо Кирьяна, две неделе болтающегося в гробе, на пути с фронта до дому. Порубанное тело Савелия, привезённое казаками на бричке, летом восемнадцатого, которые и рассказали семье, как геройски сложил голову их сын, в борьбе с большевиками.

– Простите, братушки, Христа ради, за всё. Он трижды перекрестился, и поклонился до земли.

– Герои вы мои дорогия. Матвей сделал шаг, и, оказавшись между крестами, положил на них руки, как бы обняв братьев за плечи.

– Пусчай земля вам будет пухом, братушки. Царствие вам Небесное и вечная память. Ну, а мы, с Андрейкой меньшим, и за себя и за вас постараемся жить.

Отойдя от них, он подошёл к крестам, где были похоронены его дед и бабушка. Их Матвей не помнил. Бабушка умерла ещё до его рождения, а дед, когда ему было два года. Старшие братья хорошо помнили деда, особенно эпизод посажения на коня. В детстве, они часто вспоминали, как в три года, отец с дедом сажали их на коня, по старинному казачьему обычаю. Матвей же уже не застал его, и этот обряд отец совершал один.

Постояв у родных могил ещё минут пятнадцать, придаваясь воспоминаниям, он попрощался с ними, и, откланявшись, пошёл в станицу.

На пороге сельсовета, на него наскочила девушка, спешно выбегающая из дверей.

– Ой, извините, пожалуйста, – поднимая на Бандурина большие, карие глаза, повинилась она за свою неуклюжесть.

– Да ничего страшного, бывает, – отреагировал он с улыбкой, на её извинения. – Ты сама – то не зашиблись?

В этот момент, из двери появился лысоватый мужичок, лет сорока пяти, небольшого ростика.

– Беляева, ты ещё здесь? А ну бегом на ферму, я те сказал. И до конца смены чтоб ни шагу.

Девушка побежала, размахивая из стороны в сторону, длинной, чёрной косой, выбившейся из-под платка.

– Эт Настасья Беляева, чи ни? – поинтересовался Матвей, у закуривающего папиросу, лысоватого мужичка.

– А вы кто будете? – не ответив на вопрос, резко и грубовато, оборвал его тот, протирая платочком испарину, со своей лысины.

– Бандурин я, Матвей Семёнович, – ответил он, со спокойствием в голосе, показывая собеседнику, что нет причин для грубости. – К председателю иду я.

– Ну, так вот и идите к председателю, – всё с тем же раздражением в голосе, рявкнул тот, нервно пуская клубы дыма.