Паратиков Павел - Шаг на пути к небу. Роман

– Да что мне гадать, я ж не цыганка, гутарь как есть, без предисловий, – ответил, глядя ему в глаза, Вячеслав Фомич.

– Ну, как скажешь, без предисловий, значит без предисловий. Ты знаешь, что я тебя уважаю и ценю, скажу больше, кузнеца лучше, чем ты я не встречал, и не хочу тебя потерять, – положив на стол почищенную картошку, начал он более серьёзным тоном.

Немного помолчав, не сводя взгляда с хозяина дома, Пустовал достал из кармана свёрнутую бумажку.

– Вот послушай.

Развернув её, Тимофей Аркадьевич начал читать, стараясь придать словам особое выражение.

– «Товарищу Пустовалу. Товарищ председатель, прошу Вас обратить пристальное внимание на антисоветские действия товарища Ковалёва А. Ф., бывшего служителя культа. Товарищ Ковалёв, вопреки линии нашей партии, продолжает дурманить голову религиозными предрассудками казакам и станичникам. Он в своём доме проводит всякие чуждые советским людям религиозные обряды, которые негативно влияют на умы граждан. В связи с чем, считаю необходимым принять в отношении товарища Ковалёва соответствующие меры». Он положил бумажку на стол и накрыл ладонью.

– Написано анонимно, – резюмировал председатель.

– Что скажешь, Вячеслав Фомич? – Пустовал вопросительно посмотрел на него.

– Ну а что тут говорить, надо принимать меры, значит, принимай.

– Да какие меры? – Тимофей Аркадьевич встал из-за стола, и подошёл к иконе, с горящей под ней лампадкой.

– Ты понимаешь, что тебе с учётом твоей судимости, между прочим, тоже за религиозную пропаганду, лет семь светит, если такая бумажонка попадёт, сам знаешь, куда?

Он сел обратно перед Ковалёвым.

– Я всё понимаю, но неужели нельзя без этого?

– Да нет, председатель, если бы ты всё понимал, то такие вопросы мне б не задавал, – Вячеслав Фомич взял со стола положенную Пустовалом картошку.

– На, покушай, и послухай, что я тебе скажу.

Тот взял её, и откусив начал жевать.

– Ты пойми, Тимофей Аркадьевич, я православный священник, к тому же казачьего роду. Ты думаешь, я испугаюсь какой – то писульки? Я тебе так скажу, власти безбожной не выкорчевать веру Христову из человеческих сердец. Да, порушили церкви, да, постреляли священников, да, пожгли иконы, но из сердца-то как вырвать Бога? Помяни моё слово, зазвонят ещё колокола над станицей, да над всей Россией. По-другому быть не может. Отступил народ от Господа, прельстился, за то и пожинаем. Но прощает Бог кающегося грешника. Через покаяние и обретёт народ русский спасение. Не могут станичные без церкви, истосковались души православные. Да ты и сам пади крещёный?

– Крещёный, – махнул головой председатель.

– Но как жить-то? Я ж тоже верую, но в душе, на люди не показываю.

– Ну и не показывай, коли боишься, а мне нельзя так, я поп, мне окормлять православных нужно, а не в прятки с властью играть. А в лагерях тоже православные сидят, так что мне везде работа найдётся. На всё воля Божья, Тимофей Аркадьевич. Бог даст, поживём, послужим ещё, а нет, примем свой крест.

Он встал, повернувшись к иконе, и перекрестился.

– Вот, как ты думаешь, пережить ентот год, без помощи Божьей, если по – человечески рассуждая, нам в пору ложиться, и с голодухи помирать? А нам ещё нужно умудриться поголовье сохранить, удои не потерять, коней не уморить, да и казачки кушать тоже хотят. Тут только на Божью милость и помощь уповать приходится.

– Да правильно ты всё говоришь, отец Вячеслав, – слова священника побудили его применить именно слово «отец».

– Ну что же с этим делать? – он взял со стола бумажку с анонимным доносом.

– Да ничего не нужно делать. На каждый роток не накинешь платок. Пусчай доносят, всё равно без Божьей воли ничего не произойдёт.

Пустовал встал, и подойдя к двери, одел фуражку, висящую на гвоздике.

– Ну, хорошо, раз так, значит так. Значит, на волю Божью.

Он пожал хозяину руку, и, попрощавшись, вышел. Вячеслав Фомич проводил гостя и вернувшись, погрузился в воспоминания.

В 1897 году, его, молодого священника, недавно окончившего духовную семинарию, направили в далёкую, сибирскую станицу, служить настоятелем. К его разочарованию, количество молящихся на воскресной литургии, оставляло желать лучшего. В сердце молодого иерея врезались слова архиепископа, которые он однажды сказал станичникам в своей проповеди, при посещении их церкви.

«Братья казаки и сестры казачки! Сердце моё плачет и скорбит, при виде полупустого храма. Это намоленное место ваших прадедов, сегодня, к сожалению, остаётся в небрежении. Поверьте, настанет то время, когда Господь отберёт у вас этот храм, если отношение казаков к нему не изменится».

С началом войны, в четырнадцатом году, в церкви было не протолкнуться. Каждый день шли станичники помолиться за своих родных, ушедших на фронт. Кто-то просил Господа о здравии, а кто-то молился за упокой души. Видя это, он говорил в своих проповедях о том, что Бог не случайно посылает казакам испытания. И пророчество архиепископа не заставило себя долго ждать. А в двадцать втором его осудили на пять лет, за то, что он продолжал духовную деятельность. Всё это не сломило священника, но напротив, укрепило его в вере. Уверенность в том, что Бог не случайно проводит свой народ через горнило, наполняло его сердце и придавало сил.

Потеряв то, что казалось само собой разумеющимся, казаки тоже возревновали. После освобождения, Вячеслав Фомич продолжил окормление своей паствы. Прям у себя дома, он крестил детей, венчал казаков, отпевал усопших, и служил литургию, исповедуя и причащая станичников. Понимая, что делая это, он рискует свободой, батюшка был готов ко всему. И вот донос. Новое испытание выпадало на его долю. Отец Вячеслав знал, что, несмотря на лояльное отношение к нему председателя, рано или поздно, за ним опять придут.

Он встал из-за стола, подошёл к иконе в углу, и трижды осенив себя крестным знаменьем, начал молиться.

«Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси народ наш и Отечество, да водари нам силу духа воинского, во славу Твою, во славу рода нашего казацкого, и дай нам силы, на вечное служение Тебе и отечеству. Царю Небесный, Утешителю Душе Истины, иже везде сый и вся исполняй…»

Настя доила захромавшую корову, когда вошёл Фрисман. На базе никого не было. В этот день она дежурила, сдаивая закреплённых за ней коров. Одна накануне проткнула ногу, и её не погнали на выпаса. И ещё несколько разродившихся первотёлок ждали своей очереди на дойку, мыча и лупая своими большими глазами. Из-за звяканья струек молока о дно ведра, не было слышно шагов вошедшего. Бригадир тихонько подошёл к ней сзади, и воспользовавшись моментом, прижался к её спине, руками схватив за груди. От неожиданности, Настя соскочила со стульчика, уронив ведро с молоком.