Ольга Бешлей - Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории (сборник)

Вечером Латышка, которая училась в другой группе и сцену эту не видела, устроила мне допрос:

– То есть что значит: ты от любви не смогла ответить на вопрос, что такое Учредительное собрание? Как такое возможно?

Она смотрела на меня с тревогой, раздражением и любопытством. Словно я сейчас открою ей жизненно важную тайну. Я была зареванной, опухшей и ничего внятного ей сообщить не могла.

– Я не знаю. Встала, посмотрела на него, и у меня как будто перехватило все – горло, в груди что-то… знаешь, так стиснулось.

– От любви?

– Не знаю… наверное, от любви.

Латышка немного походила по комнате, потом села и сказала вдруг очень серьезно – так, как она никогда мне раньше не говорила. Словно на равных.

– Только что-то великое может помешать человеку ответить на вопрос, что такое Учредительное собрание, Бешлей. Мне бы хотелось почувствовать что-то такое.

Я не думаю, что перемены в Латышке начались из-за меня и той глупой влюбленности, которой я изводила всю нашу комнату. Я думаю, что-то в ней сдвинулось еще раньше. Сейчас я вспоминаю, что с каждым годом она все больше жаловалась на работу. В какой-то момент у нее появилась идея стать двигателем прогресса на радиостанции, где она работала. Она говорила о реформах, о том, как мечтает постепенно сдвинуть огромную неповоротливую госструктуру в сторону разумной эффективности. Придумывала новые программы, форматы. Без конца писала какие-то концепции. Делала презентации. Разрабатывала благотворительные проекты. Каждый раз все заканчивалось разочарованием. И каждый раз это разочарование было каким-то по-детски недоуменным. «Я не понимаю, – говорила она, – я не понимаю, почему они не хотят меняться. Ведь всем же так будет лучше».

Все чаще она присылала мне новости, которые ее возмущали. Говорила о слабости экономики, нефтяной зависимости, неэффективности власти, низком качестве образования. Я не помню, чтобы мы отмечали получение ею гражданства и русского паспорта.

Окончив бакалавриат (она – с красным дипломом, я – кое-как), мы вместе поступили в магистратуру. Ее недовольство университетом стало стремительно расти. Она начала прогуливать лекции, плохо сдавать экзамены. И в преддверии летней сессии вдруг заявила, что бросает учебу. В своей обычной резкой манере она сказала, что магистратура не оправдала ее ожиданий и что в мире еще много ценностей помимо учебы. В один день собрала все вещи и вылетела вон.

Решение Латышки меня потрясло. Несколько дней я ходила очень взволнованная. Пустая Латышкина койка, застеленная синтетическим одеялом цвета морской волны, вгоняла меня в тревогу. Ночью сетка ее кровати не прогибалась и была недвижима. Сверху никого не было.

Мне было страшно.

Я кое-как прожила сессию, но уже летом поняла, что второй год учиться не буду. Без Латышки учеба совсем потеряла смысл – я утратила ориентир.

Следующие два года мы общались урывками.

Она продолжала делать карьеру и получать должности. Но при каждой встрече уже говорила, что не видит перспектив. Что часто чувствует бессилие и апатию. Злилась на начальство и цензуру. После объявления о политической рокировке в сентябре 2011 года Латышка впервые что-то пробормотала про «пора валить».

У нее появились увлечения, которых никак нельзя было от нее ожидать, – фэн-шуй, психология, гороскопы. Она занялась экстремальными видами спорта и нашла себе странного парня, который, по ее словам, мог открывать замки взглядом. Потом сама занялась восточными практиками и стала приглядываться к разным религиям. Съездила в отпуск в Тибет и, вернувшись, перестала убивать комаров.

Всплеск интереса к окружающей действительности возник у нее во время протестов 2011–2012 годов. Ее снова переклинило на работе. Только на этот раз она решила стать человеком, который все изнутри расшатает. Она радовалась, когда ей удавалось пропихнуть в новостную сводку неофициальные цифры о количестве участников митингов или вставить цитату от лидеров протеста или просто протестующих. Но постепенно протестные новости сменились потоком сообщений об арестах, затем превратились в судебные сводки. Энтузиазм Латышки угас. Последним ее геройством стала речь Алексея Навального с одного из его приговоров, которую она лично дала в эфир.

– Ну ты, мать, крута, – сказала я тогда ей.

Латышка не выглядела довольной.

– Бешлей, не забывай, что наше радио вещает на СНГ. Навального услышали в Таджикистане, Узбекистане, Киргизии. Та еще подрывная работа.

Но я до сих пор считаю, что она поступила храбро.

Вскоре после этого она вдруг пошла на массажные курсы. Я думала, что это увлечение пройдет так же быстро, как остальные. Но Латышка окончила одни курсы и тут же взялась за другие. А потом еще и еще. Она стала регулярно мять спину мне и моим друзьям. Вскоре у нее появились свои клиенты. Работа на радио теперь обсуждалась исключительно как помеха.

– Знаешь, это… это такое счастье, когда вся твоя работа заключается в том, что ты кому-то делаешь хорошо, – объясняла мне Латышка. – Я раньше никогда об этом не думала. Не знала, как это важно – не просто не делать зла, а делать что-то хорошее, правильное, нужное.

Она очень переживала. Когда было ясно, что дело идет к тому, чтобы оставить работу на радиостанции, у нее явно наступил кризис. Ей много платили, она снимала хорошую квартиру, у нее была высокая должность. Наконец, была мама в Латвии, которая так гордилась, что ее дочь вернулась на «историческую родину» и добилась там успеха.

– Как это все оставить, Бешлей? Что я скажу своей матери? А что скажут все? Что скажут наши однокурсники? Мои коллеги?

И я, которая могла и хотела сказать больше всех, ответила:

– Всех на хуй. Ну, кроме матери.

С радиостанции она уволилась вскоре после крымских событий в 2014 году. И тут же ушла в пешее паломничество по пути святого Иакова – в Сантьяго-де-Компостелу.

Статьи о своем путешествии она присылала в журнал, где я тогда работала. Я редактировала ее тексты, со злостью читая про путь, который «у каждого должен быть свой», и разглядывая фотографии – такие красочные и невозможные в пыли моего рабочего кабинета.

«Ладно, – думала я, – в конце концов она же вернется».

Латышка уехала в Латвию.

Уезжала она долго, муторно. Все время оставались какие-то вещи, за которыми она возвращалась. Прощались мы раза три.

В феврале наконец проводили.

Она сняла в Риге квартиру. Зарегистрировала свой бизнес. Делает массаж легально, платит налоги. В Москве это все почему-то было очень сложно и совсем невыгодно.

Пишет, что сыр в Латвии теперь гораздо вкуснее, чем когда она уезжала.

В конце мая ее ждут экзамены в медицинский университет. С европейским дипломом она планирует уехать работать куда-то еще в Европу.