Ирина Ногина - А мы всё так же жизни главные герои

– Я с тобой согласна, что осуждать кого-то, кроме самой Ларисы, едва ли правильно, – авторитетно вещает Маша. – Она сама до этого довела. Действовала безответственно. Не потрудилась предвидеть, как этот человек себя поведёт. Ты это всё правильно сказала. Но, подумай, она действовала на эмоциях. Её можно понять. Как минимум, она заслуживает сострадания…

– Да ни хера она не заслуживает, – злобно отзывается Тамара. – Она только и делала, что ныла: большое одолжение, оцените, делаю, что за вас замуж иду. Такая вся из себя возвышенная за такое, читай по губам, ничтожество. Так хули ты, раз такая невъебенная, за такое уёбище замуж согласилась? Тихой жизни зачаялось… А если уж решилась, потрудись, тупица, хотя бы один глаз разуть, – лицезреть, что за скарб тебе перепал. Наберись же ты, рохля, смелости, вспороть кишки своим иллюзиям. Некому её было на место поставить. Кроме Паратова. Вот он ей именно указал на её место – что нужно было с самого начала сделать, чтобы не плодились мечты эти нелепые. За что её жалеть?

– Ты жестокая, Томка, – дружелюбно замечает Маша. – Нет в тебе сострадания к слабости. Людям свойственны слабости…

– Слабости здесь не при чём, – яростно перебивает Тамара. – Слабость – это недостаток силы. Слабости у тех, у кого есть стержень. А Лариса ваша – просто тряпка. Не было у неё никаких слабостей, потому что воли не было: ни принять свою судьбу, ни бороться с ней. Тошнит от того, как все с нею цацкаются. И главное, как вам понравилось, я, видите ли, не доросла ещё, чтобы понять лирическую героиню! Много надо ума, чтобы понять вашу героиню, что она – так, шкурка от личности. Видите ли, я должна была поплакать за Лариской, потому что Галине Николаевне её жалко. Она же по вечерам чем занята? Поела, посуду помыла, новости посмотрела, чайку забацала, садится за стол и Огудалову оплакивает. Воспитанники совка, сука, дебилки. Потому что совок таких вот тряпок, как Лариска, воспитывал. Чтобы потом всем совком за ними поплакать, когда жизнь ими пол вытрет и в мусорник выбросит. Экая наглость – раскритиковать Огудалову. Мнение их, видите ли, научили иметь.

– Насчёт того, как она отреагировала, я с тобой согласна. Это она загнула. Но и ты, я тебе объективно говорю, переборщила.

– Да плевать, – фыркает Тамара.

Женщина сидит у коляски на раскладном стуле, склонилась над книгой. Пытается читать, но отвлекается, часто вскидывает голову, смотрит на них с живым интересом, хотя суть спора, должно быть, не слышит. Вот снова посмотрела, поймала Зоин взгляд, тут же упавший на мяч. Лет двадцать пять, миловидная. Бирюзовые штаны с лайкрой невыгодно облегают пухлые после родов бёдра. Чёрная футболка с полосками в тон штанам. Что её так заинтересовало? Переводит взгляд с одной на другую, задерживается дольше других на Оле, – тоже считает, что самая красивая.

– И чего бы я так нервничала? – вмешивается Оля, обрамляясь сигаретным дымом. – Из-за такой фигни настроение себе портить.

– А сама-то ты что думаешь насчёт Огудаловой? – пеняет на неё Маша.

Оля томно поводит плечом.

– А ты вообще читала? – Тамара кривит брови и рот.

– В смысле? – Оля ошалело выкатывает на неё глаза. Сигарета зависает на уровне носа. – Что за наезд, Тамара?

– Что за тон? – огрызается Тамара.

– Ты за своим тоном следи, Тамара. Я же тебе не Огудалова. Нашла, на ком злобу сорвать, что ли?

– Жаль, что у тебя так туго с юмором, – цедит Тамара.

– Что ты сказала? – взъелась Оля.

– Я сказала, что мне пора домой, – рявкает Тамара. Она ломится по ступеням сорвать с парапета сумку, но поздно – Маша перехватила.

– Пусти, – Тамара ей.

– Успокойтесь, – Маша в позе миротворца. – Обалдели, что ли? Оля, шуток не понимаешь?

Какая любопытная. Про книгу забыла. Ещё бы, такие страсти. Даже чадо прониклось, заныло. Она коляску закачала с усердием, а сама смотрит. У неё окно посреди режима, час очень тихой свободы, а тут – страсти: рвут на части Ларису Дмитриевну, а той и дела нет; будто можно уязвить её, ненавидящую насилие и содрогающуюся от самого слова «борьба», упрёком в слабоволии; будто злобные судьи способны огорчить её хоть сколько-нибудь сравнимо с неудачей родиться в этой богом забытой глуши; будто дражайший их Паратов нужен был ей не в качестве только лишь билета первого класса из той убогой клетки, в которой теснилась её жаждущая солнца душа (как им объяснишь, что не всякий заставит себя путешествовать зайцем или третьим классом); будто им что-то известно о дилемме «всё или ничего». А она всё смотрит. Как зритель пьесу. С аппетитом. Может быть, это зависть в её взгляде. Или что-то более лёгкое. Мечта?

Зоя дважды лупанула по мячу для коды, сунула его под мышку и поплелась к качелям.

– Попустись уже! – орёт Оля. – Домой она собралась. Дай мне сюда эту сумку, – выдёргивает у Маши из рук.

– Мне пора домой, – толдычит Тамара, а сама украдкой топчет дотлевающие угли своей люти. – Я обещала сегодня пораньше.

– Ты же ещё не расчленила Огудалову – как же ты уйдешь? – издевается Оля. – Давай я тебе помогу! – тут она наклоняется к Маше и, скорчив гримасу, оглушительным шёпотом спрашивает. – Маха, Огудалова – эта же та поэтесса, у которой мужа расстреляли, а сына сослали? А что она написала? А то я вчера алфавит учила и не успела прочитать то, что к уроку задавали.

Маша-миротворец головой вертит, лыбится, по сторонам глазами стреляет, вдруг её осеняет.

– Слушайте, вы у Зойки спросите про Огудалову. Она сейчас быстро всё разрулит. Да? Зоха! Твоё слово: жалеть Огудалову или презирать?

– Это одно и то же, – ворчит Тамара.

– Хорошо: сострадать или презирать?

– Отстаньте от Зои, – гаркает Оля.

– Ну, Зо! – канючит Маша. – Ну, скажи.

– Отстань от ребёнка, – повторяет Оля.

– Понятия не имею, – отвечает Зоя, присаживаясь на качели, и в упор с ухмылкой глядит на Машу. Ставит на колени мяч и потихоньку раскачивается.

– Может, Зойка тоже не читала, – Маша подмигивает Оле. – То есть, не тоже, а просто не читала (что ты уже набычилась)?

Зоя, ухмыляясь, зыркает на любопытную мамашу, мимоходом заметив, что Тамара добралась до своей сумки, взвалила её на плечо и утомлённо закатила глаза при последних Машиных словах.

– Зося, что ты лыбишься? – не отстаёт Маша. – Колись. Эй, ты что, серьёзно не читала?

– Да не гони, я в жизни не поверю, – встревает Оля. – Я думаю, Зойка про Огудалову ещё в детском саду читала.

– Точно, – подхватывает Тамара.

– Да не читала она, – продолжает Маша. – Всё остальное прочла, а Огудалову упустила. Уклоняется от ответа.