Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

При всем при том ТНХ всегда сохранял глубокую внутреннюю порядочность в отношениях с близкими, коллегами и вообще с людьми. Он обладал жизнерадостным, ярким общественным темпераментом. В основе этого темперамента – его советскость в лучшем смысле. В личности ТНХ идеология проросла не фанатизмом, а идеалом. Он был именно советским человеком в лучшем, идеальном смысле этого слова. Он не просто верил в провозглашенные гуманистические ценности социализма, он воплощал их в своем характере, образе жизни, делах.

Ощущал ли он, как я, гниение идеологии? Не знаю. Разочарование в идеалах ленинско-сталинского социализма для него и его поколения могло привести к разрушению личности. А уж какие беды могли бы произойти с его творчеством… Это мы, те, что помоложе, уже могли отречься от прошлого. Да и то… не все и не так просто… Но когда в августе 1991-го случится ГКЧП и на улицах Москвы будут стоять танки, и мы с ним будем, затаив дыхание, слушать «Эхо Москвы», он будет готов пойти в Белый Дом и выступить с обращением к народу. Его опередил всего на несколько часов Ростропович…

ТНХ был непривычно для сурового века сентиментален. Слезы на его глазах я видел не раз на спектаклях и концертах. И тогда он мне становился дорог и понятен.

Он не был философом, во всяком случае я не видел поползновений высказывать мудрые мысли, поучать других, как это бывает у недалеких, но амбициозных начальников. Я видел его негативное отношение к модернизму, к безмелодийной музыке, равно как и к попмузыке, ибо это претило его собственному мелодийному дару. И в этом смысле он был абсолютно искренен, когда защищал музыкальные традиции.

На Шестом, кажется, съезде Союза композиторов случится этот скандал с советским авангардом. Мы с Наташей присутствовали на отчетном докладе. В нем была дана негативная оценка семерке членов Союза, композиторам-авангардистам, которые без согласия Союза выступили на каком-то западном фестивале со своей музыкой. Секретариат дал свою негативную оценку даже не музыке, а поступку. Никаких оргвыводов не последовало. Но через много лет, в годы перестройки этот доклад сравнят со ждановской статьей 48-го года. Что по своей сути будет похоже на запоздалое сведение счетов. ТНХ будет тяжело переживать травлю…

Вот в этом доме, в кругу замечательных людей пройдут тридцать лет жизни. Впереди будет еще одна, третья жизнь, но эта останется со мной навсегда, как родное гнездо для перелетной птицы. Может быть, мне бы жить среди Высоцкого, Галича, Сахарова, Солженицына, Гроссмана, Горбаневской, ибо мы единомышленники. Это моя референтная группа, как говорят социологи. Но с диссидентским кругом мне сойтись не выпало. Если не считать знакомства с Мишей Мейлахом, дружившим с Бродским.

Сын профессора пушкиноведа Бориса Соломоновича, с которым мы проводили первую социлогическую конференцию в Союзе кинематографистов и с которым дружила Клара, Миша бывал у нас, когда приезжал из Ленинграда. Он выглядел вызывающе, с длинными волосами, в длинном до пят пальто, всегда неразговорчивый и как бы стеснительный. Чувствовалось, что он пребывает во внутренней эмиграции со своей диссертацией про трубадуров средневековья. Вскоре он исчезнет, и только спустя много лет я узнаю, что Миша попал в лагеря на семь лет за хранение диссидентской литературы.

В душе я ему завидовал. Другой вопрос, хватило бы у меня смелости и отчаяния, чтобы вот так демонстративно порвать с системой, уйти в дворники. Впрочем, наверное, не в смелости дело. Совесть от меня этого не требовала. Казалось, что после ХХ съезда система обновилась и трансформировалась. Реформы Косыгина, введение хозрасчета… Хотелось участвовать. А в дворниках какое участие? «Мастера и Маргариту» я не напишу. Так и буду подметать улицу? Кому нужен мой протест, мое индивидуальное самосожжение? Скорее всего самой системе. Уберут, как мусор, и заметут следы.

А так хоть что-то да сделаю полезного… Провели же первую за тридцать лет социологическую конференцию? Еще и книжку напишу, которую признают «идеологической диверсией». И спектакль о Высоцком поставлю, за который как раз и получу персональное партийное дело. Так что не очень уж я и отмалчиваюсь… И упрекать себя в покорности из-за трусости нет оснований.

Хотелось только знать, много ли вокруг таких же скрытых, легальных диссидентов? Казалось, что все должны думать и чувствовать так же, как я. Но поди, проверь. Во всяком случае в толщу массового, народного сознания критические мысли, кажется, не прорастали. Народная мудрость не давала о себе знать. Грань между диссидентам и остальным обществом была очерчена уголовным кодексом. Грани между легальными критиками «зрелого социализма» и приспособившимися к нему и получающими блага от него было уже не различить. Идеология дряхлела, в коммунизм – вот-вот буквально на днях – никто не верил, разговоры на кухне становились питательной средой перемен.

Но страной по-прежнему управляла «совесть и честь нашей эпохи» и всякое отступление от догматов социализма и программ партии каралось. Тормозила партия развитие общества. Это я уже понимал. И завал себе вопрос, почему? Выполнялись указания отправлять фильмы на полку, не печатать рукописи, давить бульдозером художественные выставки. Хрущев топал ногами на осмелевшую интеллигенцию и напоминал, кто в доме хозяин. Да так грубо, что тонкая поэтическая душа Маргариты Алигер не выдержала. Она расплакалась. Об этом рассказывал ТНХ, он тоже был на той встрече Хрущева с интеллигенцией. Он не плакал…

Если бы «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана вышла бы когда она была написана, если бы «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Доктор Живаго» Пастернака были вовремя прочитаны не только диссидентами, еще было бы время очнуться, хоть что-то переосмыслить. И может быть, перемены в стране произошли бы раньше и стали бы они необратимыми. Но КПСС изуверски укорачивала художников, вырывала огромные куски из общественного сознания, замораживала коллективный разум народа, давя свободную мысль, как те сочные волжские помидоры, выращенные в парниках на частном огороде, которые будет давить бульдозер даже в 80-х по наводке горкома КПСС.

Но помидоры-то тут при чем, варвары? Ну, отберите, хоть съешьте сами, раздайте в детские сады в конце концов! Нет, раздавили. Как будут давить, сжигать, закапывать в землю красную икру, сыр, рыбу и другие «несанкционированные» продукты и почти через пятьдесят лет в путинской все еще не отошедшей от морока России! Непостижимо…

Чем занят был ум, предоставленный самому себе в эти годы самообразования? Чтобы вырваться из липкого, засасывающего болота убеждений, с которыми родился и которые поддерживал официоз, упрямо собирал коллекцию статей, вырезок, книг, фильмов, спектаклей, песен, отдельных точных фраз, звучавших иначе, человечней и понятней, что ли. Усилием воли приводил перекошенные мозги в нормальное состояние. Прочитанное, увиденное, отобранное в мусоре повседневности осядет где-то на нижних этажах сознания и выполнит свою невидимую работу, подготовит к слому системы, которого даже мы, инакомыслящие, не предвидели и, уж точно, не ожидали, что это случится так просто и даже изящно.