Сергей Бердников - Долгое чаепитие

Всё-таки снег, снег всё объединяет. Своими сугробами, своим кружением. Он всё тот же и сейчас, в конце 90-х. И тогда, в 35-м, на этапе Котлас – Усть-Вымь. И в Москве в 22-м на Сивцевом Вражке, и в 20-м на Мало-Николо-Песковском у Собачьей Площадки, когда мой дед, кутаясь в поднятый воротник, сквозь скрип собственных шагов услышал и почувствовал тёплый тяжёлый вздох около самого своего уха. И сквозь слепящий снег увидел чёрную с белой звёздочкой на лбу морду лошади, которая, втягивая носом запах его поношенной шубы, шла за ним, таща в санях заснувшего извозчика. Дед узнал – это был коренной из их тройки орловских рысаков с их конного завода. В 13-м тройку мобилизовали. И вот конь узнал хозяина в занесённом снегом московском переулке. Дед остановился, назвал его по имени. Конь потянул шею, положил морду на его плечо и замер. Снег. Снег продолжал идти, заносил сани, спящего извозчика, старого понурого коня и тёмную фигуру человека, прильнувшего к нему…

…в 41-м, на углу Моховой и Белинского, мама выровняла наконец санки с узелком вещей, братом и мной. Поправила на плече полевую сумку с документами и хлебными карточками. Санки двинулись дальше, в сторону Волковой деревни, в детскую соматическую больницу, куда ей удалось устроиться работать санитаркой. Скрипел снег под её шагами, смотреть было некуда. Снег слепил, от этого в глазах становилось темно, плыли радужные круги, вялое, безразличное тепло разливалось по телу…

…Где-то далеко позади в угловом доме на пятом этаже двое, занесённые снегом, продолжали сидеть друг против друга за столом…

…Мы покидали Моховую…

Мама – Евгения Владимировна Вейцман

Уже было совсем темно, когда мы вышли из института на Малую Посадскую. Пройдя мимо тёмной громады мечети, дошли до Кировского. Ветер совсем обезумел. Мокрый снег лепил со всех сторон. Мишка Середенко, морщась и пытаясь увернуться от ветра, произнёс:

– В Петербурге ветер дует сразу со всех сторон. Это ещё Тынянов заметил.

– Да, да, а до него ещё Гоголь об этом написал, – тихо и как-то обречённо откликнулся Саша Кушнер, глядя на бесконечную вереницу фонарей пустого Кировского проспекта. – Ну, как вам Долинин?

Но тут слева вверху, на самом горбу Кировского моста, появились цветные огоньки трамвая и, не слушая уже наши ответы, торопясь закончил:

– Ой! Я побежал…

Нам надо было в другую сторону, но проспект был пуст и слеп от снега. Мы пошли пешком через мост…

Пришёл домой я уже совсем промёрзший. Мама, открыв дверь, спросила:

– Что так поздно?

– Саша Кушнер позвал – на филфаке лекция интересная была. Профессор Долинин читал. Очень интересно, но затянулась…

– Долинин?! – оживилась мама. – А ты помнишь Детскую соматическую на Волковом?

…Ничего нет, всё бело… Я не закутан и не привязан… Я лежу на спине, и мне тепло. Скосив глаза влево, я вижу верх большого окна, за которым небо ещё белее, чем потолок в комнате.

– Проснулся, Илёша? – это Володин голос. Я поворачиваю голову набок. Он лежит на соседней кровати, слева. А прямо за ним огромное окно и белое небо.

– А где мама?

– Она только что заходила. Скоро придёт. Ты со вчерашнего дня всё спишь и спишь…

– Мы уж думали, что ты умер, – это голос справа. Я поворачиваю голову на голос. Там мальчик лежит. Он старше меня и даже Володи. Безразлично смотрит в потолок. За ним закрытая белая дверь.

– Ты вчера и обед, и ужин проспал. Есть хочешь?

– Не знаю.

– А у меня хлеб есть, – он показывает мне какой-то чёрный кусочек. – Володя, хочешь? – обращается он к брату.

– Нет, это мыло. Ты мне уже вчера показывал.

– Нет, нет, правда хлеб, – и он подносит его ко рту и делает вид, что жуёт, потом протягивает его мне. Я вытаскиваю руку из под одеяла и беру маленький, скользкий кусочек.

– Не ешь, Илёша, это мыло, – говорит Володя. Я слышу, кручу кусочек в пальцах, потом засовываю его в рот. Во рту становится горько, я захлёбываюсь слюной, изо рта идёт пена. Меня начинает рвать. Очень больно. Я не могу плакать от боли. Брат только говорит:

– Повернись на живот, повернись на живот…

Открывается дверь. Меня переворачивают, какая-то девочка кричит:

– Тётя Женя! Тётя Женя!..

– Ну что ты? Ну что ты? Ну всё, всё… Ну? Всё прошло? – это уже мамин голос. Внутри ещё больно, но уже не так. Уже не рвёт. Я снова лежу на спине, с лица сползает полотенце, которым обтирали лицо. Мама наклонилась надо мной. Она почему-то в белом халате. Смотрит на меня, потом на соседнюю кровать: – Зачем же, Андрюша, ты ему мыло дал?

С соседней кровати тихо:

– Он же знал, что это мыло, и Володя ему сказал.

– Не надо так, Андрюша.

У двери стоит какая-то девочка. Увидела, что я перестал захлёбываться и кашлять, собралась уходить. Мама окликнула её:

– Наташа, спасибо тебе, как хорошо, что ты оказалась рядом…

Белое окно. У окна на кровати – Володя, потом я, потом у двери – Андрюша. Палата узкая, кровати стоят поперёк изголовьями к стене. С той стороны у стены остаётся только узкий проход. Между кроватями тоже узкие проходы. Зашла мама в белом халате, принесла нам калейдоскоп.

– Ну как вы? Вот, не скучайте, – отдала Володе калейдоскоп и снова ушла.

– Куда мама ушла? – спросил я.

– Мама теперь тут работает, – ответил Володя и стал разглядывать калейдоскоп. Лёжа глядеть в калейдоскоп неудобно, и он сел. Я тоже сел и протянул руку к его кровати, чтобы он и мне дал посмотреть.

– Ляг, тебе нельзя сидеть, – глядя на меня вторым, свободным от калейдоскопа глазом, сказал Володя.

– Почему?

– Мама сказала, что у тебя кишки вываливаются, чтобы я не разрешал тебе сидеть.

Я испуганно лёг, потрогал живот, всё было на месте. Снова протянул руку к Володиной кровати. Он вложил мне в неё калейдоскоп. Я прижал круглую дырочку к глазу, лёг на бок и стал поворачивать картонную трубку. Пёстрые бабочки, цветастые ковры замелькали передо мной. С соседней кровати Андрюша:

– Дай мне.

Я посмотрел на Володю.

– Ну что ж ты, дай.

Я с сожалением протянул ему трубочку. Андрюша начал смотреть в неё.

– Ты сядь, так удобнее, – посоветовал я. Мне хотелось смотреть на него, как он смотрит, а лёжа мне было не видно.

– Я не могу, – отозвался Андрюша.

– У тебя что, тоже кишки вываливаются?

– Ничего не вываливается, просто никак…

Белый потолок, тихо. На соседней кровати сопит Андрюша. Он очень долго смотрит. Я прошу:

– Отдай, – протягиваю руку. Андрюша продолжает сопеть, потом говорит:

– Во! Посмотри, какие конфетки.

Я, не торопясь, поворачиваюсь на другой бок. На кровати рядом с Андрюшей лежит трубочка калейдоскопа, у него на ладони разноцветные стекляшки. Из-за моей спины голос Володи: