Сергей Чевгун - Без утайки. Повести и рассказы

Орангутанг за решетчатой дверью пил воду из полиэтиленовой бутылки. Ему бы дать половинку банана… Да нет у меня банана, нет!

– Ждать долго придется. Присаживайся. – Длиннорукий мужик лет сорока поставил бутылку на пол и подвинулся на скамейке. – По девяносто первой закрыли?

– Вообще-то я здесь случайно…

– А им по фиг! Случайно, не случайно… – он деловито потарахтел спичками. – Сигаретка есть?

Закурили на пару: я, в чем-то подозреваемый, но пока еще не «расколотый», и сосед, которого уже «раскололи». Или продолжают «колоть», тревожа по телефону самых разных людей.

– А я тебя где-то видел, – сказал длиннорукий, аккуратно притушил недокуренную сигарету и положил ее в карман. – Ты в Центральном районе живешь?

– Почему в Центральном?

– Я тебя там видел. Сегодня после обеда.

– Может, вчера?

– Ты это, в натуре, брось! Раз говорю – сегодня, значит, сегодня. Ты как раз по улице шел, а меня…

Взвизгнул замок, и обстоятельства нашей встречи потонули в голосе дежурного:

– Какой ты, на хрен, Миронов Виктор Павлович, шестьдесят третьего года рождения, когда тебя в базе данных нет?!

Я был беспаспортным, беспиджачным и подозреваемым, а вот теперь еще стал и безымянным. Пять тысяч русских фамилий вспыхнули в моем сознании – и разлетелись, подобно туче светлячков.

– Да как же так? Я Миронов…

– Херонов ты, а не Миронов! Ну, подожди, утром придет майор, сразу вспомнишь свою фамилию, – пообещал дежурный. Захватил с собой длиннорукого и ушел.

Я попытался мысленно представить базу данных, в которой почему-то не оказалось моей фамилии. Я увидел подвальное помещение с деревянными полками, на которых пылились папки «Скоросшиватель» с лиловыми номерами на них. Тридцать восемь тысяч сто одиннадцать, тридцать восемь тысяч сто двенадцать, тридцать восемь тысяч сто… да, сто четырнадцать. Папки под номером 38 113 на полке нет.

Быть может, папку прихватила уборщица – полистать на досуге жизнеописание гражданина Миронова В. П., 1963 года рождения, русского… и так далее? А может, она затерялась на другой полке? В этом подвале все может быть!..

– Чего кричишь? – это опять дежурный.

– Миронов я! Вы проверьте. Позвоните по телефону…

– Жетона нет, чтоб звонить, – по-милицейски изящно пошутил дежурный. Открыл замок и втолкнул в «обезьянник» давешнего орангутанга. – Вон, ему насчет Миронова будешь рассказывать! А станешь в дверь стучаться – наручники надену.

И захлопнул дверь.

Лицо у соседа было грустное, а глаза – холодновато-расчетливые. Я ухватился за чужой взгляд – и потянул на себя, вытаскивая из длиннорукого его недавнее прошлое. И вытащил, насколько смог.

Я увидел длиннорукого там, у стола дежурного.

– Ну так что, Колупанов, с тобой делать? Домой отпустить, или как?

– Отпустить, начальник! Три часа здесь сижу.

– И еще три посидишь. До ночи. А там и до утра, – ласково пообещал дежурный. – А можешь и домой полететь… прямо сейчас. Соображаешь, Колупанов?

– Что? Да я… А в чем дело?

– Там с тобой человечек сидит… темнит что-то он, недоговаривает… Ты бы с ним, Колупанов, поговорил по душам, узнал, что и как? А я тебе через часок позову. Ты понял?..

Эти семьдесят три слова я перебрал, словно четки. Душа спряталась в подреберье, а сердце сжалось в кулак.

– Нет, точно я тебя сегодня видел. У магазина, – сказал длиннорукий, плюхаясь на скамью. – Ты с ребятами стоял, базарил о чем-то… Лёму знаешь? – неожиданно спросил он.

– Да кто же его не знает? – кинул я половинку банана. Готов поклясться: было слышно, как у орангутанга щелкнули челюсти. – Но только это не Лёма был, а… Егоров, – назвал я первую пришедшую на ум фамилию.

– К-какой Егоров? – челюсти у орангутанга разжались.

– Такой Егоров. Капитан. С которым ты только что разговаривал, – отвечал я с ленивой неспешностью отдыхающего. – Он ведь днем в штатском ходит, поэтому ты его сейчас и не узнал.

Не спорю: я рисковал нарваться на провокационный вопрос: «Если Егоров тебя знает, какого же хрена ты здесь сидишь?!» Но на это у меня уже был приготовлен ответ: «Оттого и сижу, что он хорошо меня знает!» Но сосед про Егорова не спросил, а я настаивать на этом не стал. Мы с полчаса просидели, лениво перебрасываясь словами. А потом открылась дверь, и длиннорукого увели, теперь уже с концами.

Я мысленно пошел за ним и остановился за спиной – там, в комнате дежурного. Потом долго слушал, как длиннорукий рассказывал обо мне подробности, достойные последнего романа Фридриха Незнанского (см. страницы 98—126). До сих пор удивляюсь, почему меня не расстреляли прямо в дежурной части. Наверное, пожалели патронов. А может, рассчитывали получить за меня лишнюю звездочку, или даже медаль отхватить.

– Не врешь, Колупанов? Насчет человечка? – засомневался дежурный.

– Да что ты, начальник! – Глаза у длиннорукого увлажнились от предчувствия близкой свободы. – Я его только увидел, так сразу же Лёму вспомнил! Так он у него… у Лёмы…

– Ну, все, Колупанов. Вали!

Тот шмыгнул носом и бочком ввинтился в распахнутую дверь, застрял в вертушке и заискивающе улыбнулся дежурному. Дверь хлопнула… И снова распахнулась: привезли очередного задержанного. Похоже, время дежурства у милицейского наряда и в самом деле подходило к концу.

Прошла минута, час или год. Меня никто не тревожил. В ожидании пополнения в камере я привалился спиной к шершавой стенке и закрыл глаза.

Я снова ехал в проклятом «газике» прочь от вокзала, в хитросплетение улиц и переулков, черт знает в каком направлении, и будущее было захватывающе-тревожным. А настоящее – вместе с паспортом и деньгами – томилось в отобранном пиджаке.

Тогда ведь тоже был август, и тоже число двенадцатое. День валился на чертову дюжину, а вместе с ним валилась и моя судьба. Свобода отдалялась вместе с вокзалом, скрывалась за пыльными деревьями, пряталась за облупленными домами и покосившимися заборами. Девушка с дорожной обочины проводила меня случайным взглядом – и в тот же миг забыла обо мне…

И здесь я снова выпал из воспоминаний. Пробуждение было внезапным, а оттого особенно пугающим. Чувство близкой опасности прошлось гусиными лапками по коже. Я вскочил, чтоб встретить неведомое в полный рост. Пожалел, что в свое время занимался чем угодно, только не борьбой и боксом. И шагнул поближе к двери.

– Эй, капитан! Мне долго еще сидеть?

Я ожидал услышать что-то вроде: «Сиди, пока тебе „ласточку“ не сделали!», но ошибся. Вместо этого из соседней комнаты донесся слабый стон.

– Дежурный!..

Я ударил плечом в решетку. Ригель щелкнул, и дверь распахнулась. Вот что значит – замки английские! Чаще их надо смазывать, господа…

Неверной походкой канатоходца я приблизился к двери в соседнюю комнату. Иного выхода отсюда не было – только через дежурную. Или же – возвращаться обратно в камеру, к шершавой стенке и на жесткую скамью. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел давешнего капитана, лежавшего у стола в луже крови. Заметив меня, он шевельнулся, и тут же закатил глаза.