Николай Гайдук - Романс о великих снегах (сборник)

Бедняга успел за это время обрасти бородой, поизносился, поизорвался на вершине Святого Петра, куда он теперь частенько зачем-то ходил.

Старший из милиционеров что-то шепнул администратору на ухо, и тот, сняв очки, внимательно и даже сочувственно посмотрел на бывшего постояльца – посмотрел, вздохнул и отвернулся. Старший из милиционеров крепко взял беднягу под руку, потихоньку вывел на крыльцо и посоветовал ехать домой.

– Если что-то прояснится – ваш адрес нам известен. Поезжайте от греха подальше. А то ведь заберут, посадят за бродяжничество. Это ладно – мы вас знаем. – Милиционер покосился по сторонам. – А если приедут парни из другого отделения? Понимаете, да? Договорились?

– Нет. Мы вдвоём приехали сюда и вдвоём уедем. – С кем вдвоём?

– С женой.

– Опять двадцать пять! – Милиционер закурил. – Ну, дело ваше. Я предупредил.

– А папироску можно? – попросил он каким-то пресмыкающимся голосом, которым никогда ещё не разговаривал.

Милиционер, дав прикурить, снова посоветовал: – Поезжайте домой.

– А на какие шиши? – Он усмехнулся. – Были да сплыли…

– Ну, вот видите! Денег у вас нет. Где теперь жить? Чем питаться? Вы об этом подумали?

– Я всё равно буду ждать, – глухо сказал он, – буду ждать.

– У моря погоды? – Милиционер поправил фуражку. – Не дождётесь. Скоро придут осенние шторма. – Будем зимогорить.

– Послушайте, – внезапно предложил милиционер, – давайте я куплю билет? Вам далеко? Вы где живёте?

– Да там, на вершине святого…

– Нет, ну, я же вам серьёзно предлагаю.

Жадно и как-то остервенело высмолив папиросу, он пошёл по узкой затенённой улочке, где они когда-то шли вместе с женой – весёлые, влюблённые, довольные друг другом жизнью вообще. «Как же теперь без неё? – колотилось у него в мозгу, слегка одуревшем от никотина. – Как теперь?..»

Целый день он понуро слонялся у моря – в том месте, где они купались, загорали. Смотрел и смотрел на фигуры забронзовелых девчат и женщин – и ничего похожего не находил. Только чёрный баклан, приводнившийся неподалёку, напоминал того баклана, которого они в первый день увидели. Эти чёрные бакланы звались тут морскими воронами, а ворон, как говорится, он и в Африке ворон – предвестник горя. Стало быть, ворон-баклан не случайно перед ними возник в самый первый час их пребывания на море? Так он думал, сам себя терзая воспоминаниями и предположениями.

Ближе к вечеру он пошёл туда, куда теперь частенько хаживал по темноте – к фонтану, возле которого оставил жену, чтобы вдруг потерять. Фонтан большим серебряным букетом тянулся к небу – лепестки лепетали, что-то шептали ему, словно хотели что-то подсказать или рассказать. Он стоял, зажмурившись – крупные морщины продавились над переносицей – слушал слушал фонтан. Потом, спохватившись, доставал из-за пазухи фотографию, изрядно помятую, подходил то к одному, то к другому курортнику.

– Посмотрите, пожалуйста, – просил умоляющим голосом, – вы случайно не видели?

– Красивая, – говорили ему. – Нет, не видел. Нет. Такую кралю я непременно запомнил бы.

– А вы, простите…

– Ты уже спрашивал! – с неприязнью одёрнул какой-то верзила. – Прилип, как банный лист…

– Не тронь его, – шепнула женщина, идущая под руку с верзилой. – Ты что, не понял? Он же того…

Календарное лето закончилось и где-то там, в далёкой, далёкой стороне – за горами, реками и озёрами – первый оловянный утренник прижигал траву; лужи ледком одевались; деревья, объятые прохладными пожарами, широкошумно уронили всю листву. А здесь ещё тепло и даже лучше, чем летом – жара отвалилась от Юга.

– Влажность упала, дышать стало легче, – однажды он услышал от курортников.

– Легче дышать? – Он удивился, потирая ладонью под сердцем. – Вы что, издеваетесь?

Два чистых, аккуратно выбритых курортника покосились на него с недоумением – видок у него был подозрительный.

Милиция молчала всё это время – никаких известий по поводу пропажи нет. Каждое утро он ходил туда, как на работу, торчал на каменном крыльце, курил – знакомые милиционеры угощали его, ещё совсем недавно не курящего. Так продолжалось до той поры, покуда к нему не приблизился малоприветливый, угрюмый офицер, похожий на гусара.

– Послушай, Петря! Или как там тебя?.. – заговорил он твёрдо, жёстко. – Ты больше в таком виде тут не появляйся! Понял?

Петря – так теперь его звали многие – пожал плечами.

– В каком таком виде?

– А ты считаешь – это нормально? – Офицер, кривя ухмылку, посмотрел на его пожёванную грязную рубаху. – Это парадная форма?

– Ничего, – сказал Петря, – жена постирает.

Офицер покачал головою. Фуражку на брови надвинул. – Можно только позавидовать твоей наивности.

– А что такое?

Офицер глазами скользнул по туманной окрестности.

– Горы… Море… Где кого тут найдёшь? Мёртвая была бы, так нашли. Мы же кругом все давно обшарили.

– Живая значит! – Он улыбнулся. – Это хорошо!

– Тьфу! – Офицер сердито сплюнул и повторил: – Хватит здесь маячить. К нам приезжает начальство, а ты… Торчишь тут, как пугало в почётном карауле.

Возле милиции Петря больше не появлялся, побаивался.

Лишь иногда, встречая знакомого сержанта или старшину, идущих на службу, он потихоньку спрашивал – нет ли каких новостей. Ничего утешительного сказать ему не могли – разводили руками.

И опять он уходил к фонтану, возле которого всего лишь на минуту оставил жену. «Говорят, что преступника тянет на место преступления, – вспомнил Петря. – Выходит, я преступник?

Да? А ведь если разобраться, то и в самом деле. Кто самый виноватый во всей этой истории?.. Вот то-то и оно!..»

Он даже ночевать приноровился недалеко от фонтана. Сам не понимая, зачем он здесь торчит – он всё как будто что-то, кого-то караулил, то и дело вскидывая голову при малом шорохе или треске в тёмных кипарисах и платанах.

Однажды на рассвете Петря неожиданно услышал неподалёку:

– Это курортный город или что? Какая-то берлога под кустами! Спит, за юрту ходит…

– Кто? Где? – Да вот здесь.

– А ну-ка, дай поганую метлу!

Петря всполошился и на четвереньках, чтобы не видели, быстро покинул свою берлогу.

Около фонтана он больше не ночевал, да и нельзя уже заночевать: под конец октября небеса разодрало молниями, пошли косые длинноногие дожди. Море всё чаще бесилось штормами – будто чёрная громадная шуба наизнанку выворачивалась. Ночами зябкий ветер длинными иголками протыкал кусты, обжигал лицо и норовил за пазуху забраться.

«Надо в горы шуровать, в дольмены!» – с грустью думал Петря, слоняясь у холодного причала, где с пушечным грохотом разбивалась волна за волной – солоноватый бисер кружился в воздухе, оседал на губы, на глаза.