В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

Мы выбрали махан и вышли в лес. Мы шли с напарниками сквозь чащу, мы чуяли, что стая убийц день за днем потаённо передвигается где-то невдалеке от нас, мы шли к решающей встрече, мы искали место для махана.

Но, но… Махан неизбежно ставил перед нами вопрос о приманке – махан невозможен без приманки, но пойдет ли людоед на козу? Что ж, шансы наши были малы, – да, быть может, бесконечно малы, – но всё же они были, – они были. И нас ждал случай. Под вечер третьего дня травли мой первый напарник заметил дымок. Мы изменили курс и двинулись в другом направлении. В скором времени, сквозь дальние сосны, перед нами возникли нежданные картины.

Дымок шел из костра, около которого сгрудились туристы . Туристов было человек пять, – с рюкзаками, гитарами, с перцовою водкой, с котелком с гречневой кашей, кипящей на огне костра. Что искали они в этом безрадостном лесу? О чем собирались они петь в наших краях, где и сильнейший-то не выживает? Нам подвалила удача, и второй напарник быстро расставлял капканы по периметру лагеря, первый дудел в манкѝ, а я – святой избранник, посвященный в борьбу, уже сыпал на полку порох, загонял шомполом пулю, кропил ствол каплями священной росы.

Туристы попались в капканы в течение двух-трех часов. Двое бились в отчаянных конвульсиях, один, стиснув зубы, впился глазами в нарастающий месячный серп, словно черпая силы в полувидимых лунных пейзажах, остальные безропотно стонали. Приманка для махана была готова.

Теперь надо было строить махан и ждать стаю людоедов. Сам туристический лагерь был разбит на поляне и как бы уже судьбой был представлен нам идеальным компонентом метода «махан». Мы выбрали широколистный дуб на краю поляны, более или менее равноудаленный от всех капканов, так что от махана до туристов-приманок было в среднем метров по 9–10. Для такого стрелка, каким был Первый, а именно его было решено затаить в махане, это была идеальная точка для прицельной стрельбы. Когда стая начнет рвать приманку, вкус крови затуманит их разум и врожденную осторожность – в это мгновенье первый скорострельно сможет положить большую часть выводка.

Мы со Вторым должны были залечь в арьергарде и расстреливать в упор тех, кто бросился бы обратно в лес от кошмарных для них выстрелов первого. Было около двух часов ночи. Махан был воплощен, первый взял стражу там, вверху, в листве, на высоте трех с половиной метров – всё было в ожидании. Я и второй затаились в глубинке, саженях в сорока от приманки.

Была тихая, почти безветренная, еще теплая осенняя ночь – такие ночи бывают в конце сентября – последнее напоминание о лете, – месяц отражается в чуть плещущейся речушке, изредка с легким шелестом падает с осины подсохший лист, звезды еще не мерцают, как в морозные зимние ночи, а льют ровный и мягкий прощальный свет.

Пару раз крякнул селезень у дальней запруды, ухнул ночной филин – ночь стекала на запад. Начинало светать. Стало чуть холоднее, выступила рассветная роса, и по корням и кочкам поползли хлопья свежего тумана.

Мы со вторым медленно встали из схронов. Пугающая тишина прошедшей ночи смущала нас – почему мы не дождались выстрелов? – почему волки не пришли на приманку? – неужели они уже распознают запах заряженных пуль и холодных стволов и никакая приманка не приманит их к несущему им гибель махану?

Мы подошли к поляне. Все пять туристов лежали на земле и мирно спали. Тишина была и на махане – Первый не поприветствовал нас оттуда добрым словом. Единственное, что нарушало эту утреннюю идиллию – это некоторое геометрическое или, если хотите, антропологическое несоответствие, – это нарушение ряда естественных пропорций. Издалека казалось, что силуэты приманок были чуть растянуты, удлинены против привычного.

Мы подошли к туристам. И вблизи эта удлиненность открылась, как открывается решение на последней странице арифметического задачника. И обе руки, и обе ноги, и голова у каждого туриста были практически там, где им и полагается быть, но на некотором, небольшом, сантиметров в четыре-пять, удалении от основного корпуса тела. Все эти пять частей единой еще вчера вечером приманки были гладко отсечены от тел, – но что назвать телами? – ровнёхонько срезаны ножами могучих волчьих зубов и смыканием стальных челюстей отставлены чуть-чуть в сторону, не нарушая при этом привычного нам человеческого силуэта. Но крови, крови почти не было, – так, небольшие бурые пятна на такой же бурой осенней листве в каждом из пяти мест пяти отсечений у каждого из пяти туристов-приманок. Кровь, кровь была выпита, вылакана, и мы со вторым видели в наших видéниях, как уходила стая с поляны, облизываясь и поблескивая в лунно-месячном свечении безразличных ко всему здесь небес.

Я в доли мгновения взлетел наверх на махан. Первый замер в дубовой листве у винтовки, целясь в поляну. И руки, и ноги его были на месте, он был напряжен и безмолвен, он весь был готов к решающему огню, еще четверть секунды и он нажмет на спусковой крючок, и пуля просвистит в последний для зверя раз, он даже уже подался корпусом чуть вперед, но что-то мешало этому корпусу, что-то мешало ему выстрелить, или нет, не мешало – чего-то недоставало ему для верного выстрела, как не хватает в затяжном тяжелом бою солдатам верного командирского приказа, – ничто не могло отдать приказ Первому спустить курок – у него не было головы. Я медленно спустился вниз с ветвей старого дуба и прошелся под маханом, палкой ероша пожухлую листву, ударом по серо-желтому муравейнику взбил пыль, тысячи черных муравьев согласно кинулись кто вверх, кто вниз, пробегая по ложбинкам возле глаз, по тугим скулам, по переносице и подбородку. Мы встретились с первым глазами, и я caddi come corpo morto cade.

Стоит ли говорить, с какой печалью четвертью часа позже удалялись мы со вторым от этого места. Махан не сработал. С маханом было покончено.

Нужно было искать другое решение. Ясно, что мы столкнулись с крайне опасной стаей – опытными людоедами, мощными, резкими, способными к мгновенной мимикрии, имеющими разветвленную сеть тайных убежищ и логовищ, маскирующих свои планы и свои следы.

Я решил расчертить весь лес на десяток примерно равных площадок, – лучше, если это будут не квадраты – о ни слишком очевидны для этих хитрых зверей, – лучше построить пятиугольники и в этой звездной паутине запутать, запеленговать, загнать стаю, вывести ее обессиленной на Второго, великого стрелка, и бить их с двух сторон: второй – в пасти, а я, создавая нарастающее давление сзади, одновременно добивал бы обращенных вторым в бегство, в последнее для них отступление.

С утра следующего дня мы начали строить систему пятиконечных звезд, пылающих средь коричневеющей листвы, как пылают на ней красные листья осенних кленов. Флажки, флажки, флажки. Мы чуяли, что настало их время. То, от чего мы отказались, то, что было давно уже преодолено волками, вновь возвращалось к нам, но уже на ином, не на человеческом и не на волчьем уровне. Красные флажки стелились по выжженной земле, как раненый волк некогда, уходя, стелился в дни моей юности по мягкому искрящемуся снегу моей уже почти забытой родины, оставляя на ней кровавые пятна.