Сергей Новиков - Не здесь и не сейчас

Положив голову на подушку, он моментально провалился в какой-то странный видеоклип. По транспортёру шли ящики, потом прозрачные бутылки с жёлто-янтарным пивом вылетали из ящиков и начали кружиться перед Максом, а за кадром пел Фредди:

Вдруг в звукоряд вклинился тихий женский смех. Даже находясь внутри сна, Макс понимал, что это смеётся Станислава. Он приподнялся на локтях и спросил, что её насмешило. Вместо танцующих бутылок перед глазами появилась спинка кровати (они спали голова к голове).

Оттуда донеслось:

– Так, ничего особенного. В это невозможно поверить, но мы, кажется, и правда легли спать.

Ещё раз хмыкнув, Станислава заметила:

– Жалко, телевизор перед сном не посмотрели – выглядело бы всё ещё приличнее. И смешнее.

Макс резко поднялся, сев на кровати по-японски 31 31 Для принятия этой позы надо встать на колени, а затем опустить ягодицы на пятки. При этом ступни должны быть обращены вверх, а голеностопы – лежать на полу. .

– Да, я понимаю, но… Скорее всего, я очень устал, ведь несколько ночей… точнее, не несколько, а вчера ночью не спал. В общем… Ну, короче, я не могу ничего гарантировать. В смысле результата, – осторожно уточнил он.

В груди появился знакомый по первому свиданию с Леной холодок, а сердце, уже без каких-либо физических нагрузок вроде бега вверх по лестнице, снова как с цепи сорвалось.

Станислава перестала смеяться и тоже села, но иначе – обхватив колени руками. Теперь они смотрели друг на друга, разделённые невысокими спинками кроватей и двумя метрами предрассветных июньских сумерек.

– Мне не нужен результат. Мне нужен ты, – сказала Станислава.

Полученный от Марата аванс Макс до копейки истратил на следующий же день. Поздним утром он притащил ей охапку крупных тёмно-бордовых роз, пачку американских сигарет, гроздь бананов и плитку швейцарского шоколада.

Вечером медики со второго уехали, оставив ему квартиру, но к вечеру Максим уже жил у Стаси.

Наверняка первая неделя их романа была под завязку набита если не событиями, то всякими дурашливыми репликами, страшно важными для них обоих открытиями и очаровательно-глупыми нежностями. Однако какие-либо детали, диалоги и другие подробности тех дней очень быстро исчезли из памяти. Несколько лет спустя он неоднократно пытался восстановить их и напивался, с каждой новой рюмкой всё истовее веря, что именно эта порция алкоголя дарит ему самый верный шанс. Что именно после неё он ещё удачнее нырнёт в глубины сознания и окажется перед входом в какую-нибудь подводную пещеру, где неизвестно кто и неизвестно зачем, спрятал весь материал, отснятый памятью в те волшебные дни.

Во время таких погружений ему нередко попадались обрывки искомой плёнки, но лишь одна выловленная сценка содержала хоть какое-то подобие действия и проходила по разряду кинематографа, а не моментальной фотографии.

Жарким полднем они выходят из общежития и направляются туда, где, как им представляется, должна находиться река. Долго идут через заброшенную промзону по утонувшим в траве железнодорожным путям (на этих кадрах, которые, как и весь фрагмент, были сняты в чёрно-белом цвете, он всегда чувствовал аромат креозотовой пропитки из разогретых солнцем шпал). Вот он несёт Стасю на руках, а вот они продолжают движение, но теперь она сидит у него на плечах, высматривая реку. Входят в воду с крохотного песчаного пляжа, и медленно, держа головы над водой, плывут к железнодорожному мосту. Он движется сбоку от неё и, не отрывая взгляда от её лица и собранных в хвост длинных рыжих волос, тараторит без остановки; она смотрит вперёд, но по тому, как она улыбается, видно, что его болтовня ей приятна. Правда, понять, о чём он говорит или чему она так хорошо улыбается, невозможно – эпизод снят без использования микрофона.

Немота героев вызывала досаду, но именно она придавала сцене значимость, оставляя пространство для фантазий о чудесных, полных взаимной влюблённостью диалогах. Ещё более значимым этот немой отрывок делал саундтрек – при каждом просмотре, Макс, заездивший плёнку до дыр, слышал за кадром «These are the days of our lives 32 32 «Те дни нашей жизни». », восьмую песню с «Innuendo». Она и в дни съёмок казалась Максу выдающейся, но на себя он её не примерял – тогда ему не хотелось возвращаться в прошлое, ему хотелось поскорее рвануть в прекрасное будущее, где будут деньги, идеальные девушки и не будет призыва в армию; зато впоследствии песня каждый раз вышибала из него дух пророчеством, сбывшимся до буквы:

В общем, всё, что Макс потом точно знал о первой неделе их романа, – что была она совершенно упоительна, и пролетела как один день, ну, или как одна ночь; ведь их ночи, наверное, были содержательнее дней. По крайней мере, именно громкий шёпот Стаси (по ночам они старались говорить шёпотом даже о планах на следующий день и прочих бытовых мелочах), шёпот, от которого прозрачные летние ночи делались темнее и таинственнее, он вспоминал при первых звуках любой песни из «Innuendo». Впрочем, словом «вспоминал» вряд ли можно описать те ощущения. Он не помнил слов, мизансцен, не помнил мимики или жестов. В такие моменты память транслировала нечто эфемерное – атмосферу, интонацию, настроение… Он просто снова попадал туда – в июнь 1992-го, в комнату на девятом этаже общежития мединститута. Он снова был там и упивался разлитым в тамошнем воздухе счастьем. Счастьем, которого почему-то не ощущал тогда.

В назначенный срок все покупатели из райцентра рассчитались за пиво. Макс вёз деньги в приятном волнении, пытаясь угадать, какой процент положит ему Марат. Конкретного разговора о зарплате у них пока так и не состоялось, «но, – думал Макс, – был же разговор про фирменный джинсовый костюм, а такой костюм в валютнике не меньше сотни баков стоит, то есть в рублях – тысяч десять. Ясно, что не за один раз, но я на десятку сейчас и не претендую. Кстати, местные грузчики, чтоб эти несчастные двести ящиков закидать, пятихатку 34 34 500 рублей. просили, так что, считай, те пятьсот рублей аванса я точно отработал. Но я ж не только грузил-возил-разгружал, я, получается, всю партию продал, сам не верю, но ведь вот они, деньги-то. Конечно, повезло мне, что такой товар продать доверили, и что купить согласились – тоже повезло, но я же, как ни крути, один его продал, сам, и даже дороже продал, чем продать просили».