Елена Шевченко - Эльге, до востребования

Толпа не давала пройти. Почему-то в этот день все поезда отменили. Народ толпился, требовал начальство. Мама, оставив ее с баулами на перроне, ушла звонить папе. Вернулась она слишком строгой, Эля даже спросить побоялась, в чем дело. Мама, будто в походе, схватила рюкзак и баул и, проталкиваясь через толпу, пошла к трамваю. Эля почти бежала за ней с чемоданчиком. И вот же неудача, замок открылся, вещи рассыпались, кое-как запихнули все обратно, перемотали неизвестно откуда взявшейся веревкой, у мамы всегда все было с собой.

– Ну что же за день такой! – не сдержала гнев мама, – Все не задалось. На железной дороге какие-то проблемы. Чемодан этот! Давно надо было его выбросить. И я же говорила, что надо на 20-е билеты брать. Уже бы там были.

***

Эту историю бабушка всегда рассказывала в свой день рождения, заканчивая словами: «Если бы мы 20-го уехали, нас бы не было. Вся родня, жившая в Митаве, погибла. И мы бы погибли. А Алька один бы остался. А так все кончилось хорошо, нам повезло. К 11 утра 22 июня все пассажирские поезда отменили, забрали под воинские эшелоны. Да и там уже бомбили. Это же только мы узнали днем».

А потом шла история про эвакуацию. Как они перебрались в Уфу, как ее отправили в колхоз собирать зерно, как она остью проколола ногу, начался сепсис, и ее отправили в Уфу, одну, на перекладных, как она шла в гору от станции с больной ногой, грязными волосами, превратившимися в войлок, а когда добралась, хозяйка дома, где квартировала ее семья, не пустила в дом, погнала, потому что приняла ее за цыганку-побирушку, и она села на порог и заплакала от обиды и бессилия. И тут выскочила Эльза, стали ее мыть, лечить, слава богу, где-то раздобыли пенициллин, словом, вылечили. Опять повезло.

Тут ее подруга Нелли всегда вступала:

– Да… Вы в эвакуацию в сентябре уехали… Ты не застала 16 октября в Москве. А я здесь сидела, убежала в Люберцах на голубятню и ждала, как сейчас войдут немцы и меня убьют как еврейку. Или наши убьют, потому как толпа, что магазины грабила, кричала «Евреев убить, это они виноваты». Все одно выходило – жизнь моя кончена.

14 октября по радио сказали, что немцы близко и возможен прорыв обороны столицы. Руководство страны выехало в эвакуацию, приказом Микояна закрыли метро, все рабочие и служащие были уволены с месячной зарплатой, началось стихийное бегство из Москвы, магазины раздавали продукты, в конторах и министерствах жгли документы, Москву заволокло едким дымом горящих бумаг. Говорили, что через два дня немцы возьмут столицу. Только на четвертый день удалось навести порядок. Все это описано в приказах, сводках, воспоминаниях очевидцев, расшифровках радиообращений. Только про Неллю, которая уже семьдесят лет обижена на лучшую подругу, там нет. Она сидела и плакала на голубятне, зная, что ее жизнь кончится через два дня, так и не начавшись. А бабушка начинала убирать на столе, менять посуду, и оправдываться:

– Ну меня же увезли, я не сама уехала. Я там, в колхозе, чуть не утонула. С лодки свалилась и на дно пошла, пока мужик с лодки не крикнул:

«Ботинки сбрось!» Я сбросила, а ватное пальто намокло и тянуло меня, ну как-то меня багром зацепили и вытянули, а ботинки я сбросила. В тот же день это и было. А потом я первая в Москву вернулась, как только можно стало. Папа мне вызов прислал, меня посадили на поезд, ему телеграмму дали, а поезд сломался, на сутки опоздал. Я думала, как же папа меня встретит, если я вчера должна была приехать. А вот ведь как повезло, телеграмма опоздала на сутки, папа получил ее утром, прибежал на вокзал, стал меня искать, а поезд тоже опоздал, и он меня встретил, вот ведь как повезло.

Ей всегда везло. Или она так думала. Вот и война у нее иначе началась.

***

Папа приехал с работы, когда они с мамой уже вернулись с вокзала, сказал, что он ничего не понимает, поезда на запад отменены все. И днем будет важное сообщение по радио. Наверное, что-то с путями случилось. А в обед «началась война». Все кинулись звонить друг другу, было непонятно, что делать. Все стали как-то строже, чтобы скрыть растерянность. К вечеру в магазинах выстроилась очередь, скупали спички, соль, крупы.

Через несколько дней пришлось сдать телефон и радиоприемник, который купил еще дядя Миша. Значит, остаются ей только письма, бесполезно ждать звонка из Ленинграда, на который она надеялась.

Война и война, это ей казалось несерьезным. Не то что их отношения.

***

В самом начале войны, которая всем тогда казалось короткой, Эльгу со всей школой неожиданно отправили в пионерлагерь, в Рязанскую область, на станцию Тырново. Они там что-то пололи, жили в крестьянской избе, все было хорошо, пока не пришло письмо из дома – маму отправляли в экспедицию, хотя на самом деле это было эвакуацией в Башкирию, уезжать надо было в 20 числах июля, можно было взять семью. Мама так и решила: едут все вместе. Отправила телеграмму в лагерь с просьбой отпустить Эльгу, не просто телеграмму, а за подписью Президента Академии Наук.

Учительница отвела Эльгу на пристань и посадила на пароход «Максим Горький». И дала ответную телеграмму родителям: «Уехала 20-го.» Без уточнений. На чем уехала? Как? – ломала голову семья. Двухдневная поездка на теплоходе навсегда отбила у нее охоту к речным круизам. Теплоходик был переполнен, спать пришлось на второй палубе, на воздухе, на своем же саквояже и бауле с подушкой. В первый день в буфете кончились суп и второе, остался только хлеб и компот, а ко второму дню и хлеб кончился.

Медленно и томительно тянулся пароходик. Эльга намечала себе впереди дерево, а к нему все не приближались и не приближались, пароход петлял, подбирая людей на пристанях, шел все медленнее и медленнее, потому как был перегружен. Казалось, что они никогда не доберутся. И родители уедут без нее. И что ей делать одной в Москве? Как искать их в Башкирии? Уныние овладело ею. Но к вечеру второго дня их высадили почему-то не в Северном, а в Южном порту. Она испугалась, ведь встречать должны там, на Речном вокзале. И как теперь быть?

Но на берег никого не выпустили, проверяли у всех прибывших документы до утра. У нее и был всего лишь ученический билет. Мол, вот – ученица седьмого класса, школа в Вузовском переулке. Но билет с фотографией. Проверяющий сказал:

– Ты завтра поедешь. Куда уж тебе в двенадцатом часу? Ночуй здесь.

А завтра домой.

Многих не пустили и вовсе, потому смотрели на нее плохо, женщины начали плакать, всю ночь она простояла на палубе, а утром побежала к трамваю. И вдруг поняла, что чемодан и баул не поднять в горку. А трамвай уже шел. Ну не бросать же подушку с одеялом! И заплакала от безысходности, как люди на палубе. И вдруг мальчишка, ее ровесник, но выше, подхватил ее баул, нет, не украсть, а помочь: