Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Нина, закалённая в битвах за это столь долгое для неё время, отказалась. «Свекровь» аж зашлась: как эта малая с…ка ей смеет перечить!

И пустила в ход тяжелую артиллерию.

Это сейчас мы красиво так слова обставляем: «чёрная магия», «эзотеризм» и прочая дребедень.

А тогда было просто: ведьма, и все тут! Село и так поговаривало, что Нинкина «свекровь» такими вещами издавна балуется, а тут всё воочию стало.

Нинка и это вытерпела.

Я до сих пор поражаюсь не то что бесстрашию этой девочки, а какой-то внутренней правоте, убеждению. Что если я права, мне и чёрт не страшен, а Бог тот всегда поможет. И всегда в разговоре ни о ком плохо. Всегда тактична. Горда. И… спокойна. В столь юном её существе такие качества не могли не породить вражду в душах чужих и подленьких (это я о кумушках), а уж в душонке «свекровушки» ненависть смертную, безрассудную.

Только палка, она ведь всегда о двух концах.

А конец у истории страшен.

Не для Нины. Тут, как в обычной «лав стори» всё стало о, кей!

Я встретила её через несколько лет, абсолютно случайно, на маленьком вокзальчике. Стройная, красивая дама, при ней крутится шустрик глазастик-девчушечка – Настенька. И муж рядом. Нет, не Виктор. И слава Богу! Так не хотелось, чтоб всю судьбу с ним связала. Другой, лет тридцати, обыкновенный мужчина. И не красавец, и не урод. Надёжный. Приезжали они из села Настеньке обутку к школе купить.

Выходит, та палка ударила не её.

Женился наш Виктор по самой надёжной любви: «на машине да квартире симферопольской», да в придачу к приданому дочку начальничка прихватил. Так в Симферополе и зажили, не бедствуя.

Виктор, как сыночек весь маменькин, в село наезжал, мамашу проведать. Летом, когда пыль на дороге столбами стоит, катался на мотоцикле. Однажды на ровной дороге да с мотоцикла-то – бац! Не насмерть. Но инвалидность какую-то там получил.

Попозже лихо настигло другое.

В положенное время, на совершенно законных основаниях родила ему его абсолютно законная супруга, что дочкой начальничка была, ребёночка.

Сухоручку.

Я не знаю как там по медицине такое называется, но в народе это зовут «сухоручка». Когда рука у ребенка как лапка цыплячья, и не растёт.

Расстроенный гражданин приехал под вечер: сожитель мамаши убил мужика, что гостевал у них с вечера. Так отказаться хотелось, но странные обстоятельства происшедшего заставили встряхнуться и взяться за дело.

Следствие вела не прокуратура, а милиция. Значит, работать было попроще. Вечером, в следственной комнате, состоялось знакомство с убийцей.

Невысокого росточка хлипенький мужичок смотрелся лет так на 60 или больше. На разговор шёл неохотно: «убил я, и ладно, судите меня, не пропаду и за стенами каземета. В адвокате я не нуждаюсь, зачем зря денежки тратить. Я же всё признаю, так зачем адвокат».

Устав от заезженной его пластинки «я убил, я и сяду», отложили беседу на утро.

По дороге Викентий (имя, естественно, не его, но как то же надо назвать гражданина?) рассказал, что мужичок этот, узбек, воспитал и его и сестру, довёл не только до совершеннолетия, но и образование помог получить. Работал отчим не отчим, но как бы отец прорабом всю жизнь у себя в Андижане, где и они выросли.

Да понесла их нелёгкая на родину матери, в Крым. Так и осели в селе, что до войны был центром района. Работу узбек не нашел, так, помогал матери по огороду.

Как случилась беда, Викентий не знал, мать же молчала. Просил, помогите отчиму, уж больно он человек хороший. Порядочный, честный. Хороший. И мать очень любит.

Утром у следователя на столе лежал результат экспертизы такой, что мне пришлось настоять на дальнейшем расследовании, пусть даже следователю было бы страшно противно рассматривать вроде бы очевидное: есть труп, и есть сознавшийся убийца. Ну что еще надо? Подкрепи парой свидетелей, экспертизой. И дуй к прокурору, пусть дело гонит в суд.

Но вредность моя не позволила так быстро «испечь» результат: явно было что-то не то и что-то не так в этом деле.

Ну, во-первых, из экспертизы вырисовывалось, что удар мог нанести кто-то физический крепкий, высокий: топор был тяжелый. Во-вторых, удар был нанесен сверху, а наш узбек был невысокий и худенький, как подросток. И жертва удара в момент своей смерти не лежала, а стоял мужичок у порога. Так что тот, кто хватанул его топором, был ещё выше. И кто же?

Бедняга следователь! Попотел на работе, не праздничал. Даже обленившихся ребят из угрозыска заставил работать. Но всё было тщетно. Посторонних в доме не было. Вечеряли втроём: узбек, гость и Викентия мать, хозяйка жилища. Да, сидели и выпивали. А что тут зазорного?

Но кто-то же гостя убил?

Мы почти что ругались со следователем в поисках истины, пока разгадка сама не явилась. Викентия мать принесла передачу сожителю, а раз передача была вне очереди (он просил сигарет и носки потеплее), потребовалось разрешение следователя. Я случайно сидела в его кабинете, ожидая подругу, тоже сотрудницу следствия). Лениво переругивалась со следователем по поводу затянувшегося дела, когда она появилась на пороге: здоровенная бабища далеко за пятьдесят, жилистая и крепкая. Такая не то что топор, самого гостя могла поднять.

Положение стало таким щекотлививым, что срочно пришлось ситуацию обсуждать экивоками да намеками с Викентием: как ему заявить, что убийца, то матушка его родная? А, может, он сам догадается?

Каюсь, я, каюсь: пошел наш узбек по убийству в суд. В своё оправдание только скажу: судье я всю правду сказала. Может, поэтому дал он узбеку только пять лет.

Так узбек, добрая его душа, меня ещё и жалел, говорил: «не пропаду и в тюрьме». И то правда. Тюремное «сарафанное радио» быстро передало весть о том, что узбек взял грех на себя за любовь. Его даже ни разу не били. Ни камерники, ни охрана.

Викентий в колонию слал ему передачи, пару раз ездил, и рассказал, что узбек сейчас строит начальнику колонии то ли гараж, то сауну, а как только построит, тот его досрочно отпустит домой.

Страдать за любовь.

Летом Евпатория солнечна и тепла, во все тридцать два зуба скалится навстречу курортникам – деньги!

Зимой же тосклива, как волчий вой на закате. Дожди и скука. И люди зимой мелки и скучны, тоскливы и мрачны.

Прелюдия

Месяца за два или три до события обращался ко мне за помощью подполковник, назовем его Петровичем. Он «слегка» проворовался, не считая запуск в карман государства за тяжкое зло. Жаль для него, что государство счёт вело по иному. Государство предусмотрело за его грешки лет этак десять или даже и больше в суровом климате камер и зон.

Петрович никак не мог ни понять, ни поверить, что можно сесть, и надолго ему, такому красивому и обеспеченному, сидящему на должности, что позволяла вращаться в высоких кругах от депутатских до очень даже не очень.