Антон Васильев - Витая в облаках. Лирический дневник

написал стиховъ гораций
не сказать, чтобы гораздо,
но один узнавши стих,
я понял, что я не псих…
«ты – как живопись, о, муза, —
начертал он вкруг арбуза, —
чем подальше отойдёшь,
тем гораздей и найдёшь!»
он имел ввиду поэмы
и раскрытье главной темы.
мол, что рядом и вблизи
нам не видно, собрази…
а всё то, что вдалеке,
видно словно на пеньке.
ведь и сам гораций то ж
всё значимей, как уйдешь…

восход взошёл, на запад закатился
закат священный,
словно из земли
святое слово
глухо прозвучало
нездешней речью
древнею, как небо

о, боже праведный,
о, боже милосердный,
нам посылаешь ангелов
снегами,
снегами белыми и чистыми,
как звуки
молчанья белого,
молчанья твоего!

идёт зима над русскою землёю
сторицей полною нам, боже,
воздаёшь
за все страдания,
за грешные молитвы,
за битвы тихие,
за будущий исход…

восход взошёл, на запад закатился
закат священный…
будет ли ещё?

мы с тобой сидели в ресторане
и беседу мирную вели,
а ветра сугробы намели
на сердца, израненные ране

мы косились молча на грузин,
а девчата выручку считали,
но под грузом грустных лет и зим
мы стихи весёлые читали!

горьким пивом горькую запив,
мы в душе почувствовали сладость,
словно к нам вернулась наша младость —
мы счастливый слышали мотив…

если нет христа,
если нет креста,
то земная жизнь
как стакан, проста,
как стакан, чиста,
как стакан, пуста,
если нет креста,
если нет христа

уйти туда, откуда нет возврата,
врата открыты настежь, ангел мой,
мы только что ему отдали брата,
и он уж не придёт к сынам домой

уйти туда – нехитрая наука,
потом уйдут и те, кто неучён;
как здесь остаться – в этом, парень, штука,
тем паче тем, кто глух и не влюблён

сегодня – праздник зимнего николы,
чуть-чуть забрезжил над страною свет,
а младшие бегут уже из школы,
и старшие им матерятся вслед

такая жизнь; и тягостно и грустно,
и надо лямку всё-таки тянуть,
писать роман и изъясняться устно,
чтоб в немоте своей не утонуть

была бы вера с зёрнышка от мака,
я б переставил серые дома
куда-нибудь от озера; однако
они стоят как «ленина» тома

помолимся, чтоб кто-нибудь вернулся
и показал нам раны под ребром,
нас обнял как детей и улыбнулся,
осыпав снегом, словно серебром

помолимся морозному николе,
чтоб он всегда во всём путеводил,
и чтоб не остывала печка в школе,
где слово «богъ» я с ером выводил

неужели липа зацвела?
ведь вчера ещё была, казалось,
вся земля позёмкою бела,
и зимою время называлось.

но – цветёт, душистая как рай,
вопреки сердечному неверью,
благодатно освящая край,
где стоит христос за каждой дверью..

так зыбко и хрупко нас существованье!
потухшая трубка без истолкованья
рассеянно спросишь: а было ли лето?
разлюбишь и бросишь два слова привета
уйдёшь в неизвестность ночного тумана —
вся в чёрном невеста моя и романа

одиночество – хуже смерти:
ты живой, но живёшь один,
в окружающей круговерти
сам себе и отец и сын

одиночество – это мука,
одиночество – это страх,
одиночество – это мука
белых льдов высоко в горах

и ничем это не развеять,
если некем тебе помочь,
нету сил даже просто верить,
если день превратился в ночь

ну и что, что зима? и за это спасибо
сердцу вовсе не легче томиться в июнь,
егда липа цветёт и вся светится, либо —
когда дети смеются, а сам ты не юн

ну и что, что ветра заметают оконце
и покрыта, как саваном белым, земля?
почерневшей в сомненьях душе с неба солнце
слепит с болью такой, что и молвить нельзя

ну и что, что один? значит, это так надо
для усердной молитвы на время поста,
недопитый бокал и кусок шоколада
со стола мной не убраны здесь неспроста

ещё женщины след есть в дымке сигаретном,
а мы с нею простились опять навсегда,
но не факт, что счастливее буду я летом,
пахнет липа любовью и светит егда

ночная сказка за окном:
мерцающие звёзды,
что в твердь, развёрнутую дном,
вколочены, как гвозди,
рукой небесного отца
навеки безконечно,
молитвословят без конца
в пути возвратном млечном.

похож на сон молчанья мiръ,
где тени, словно души,
и тихой музыкою мир
течёт в глаза и уши,
и снегом, словно серебром,
осыпаны избушки,
и поминаются добром
и серый волк и пушкин!

чуть где выступ – занесёт,
чуть кто встанет – припорошит…
видно, год не даром прожит,
если радость день несёт!

из заутреннего снега,
с утренней пороши я
всю слепил тебя и нега
разлилась хорошая

я катал тебя руками,
по бокам похлопывал,
вместо сердца ставил камень
и кругом притоптывал

твои глазоньки смешные —
угли зацеловывал,
и смеялися вершиной
дерева еловыя

я дышал тебе на ушко,
ласково пришёптывал:
здравствуй, девушка-старушка,
ты нерасторопная!

не грусти морковным носом
и ведра не сбрасывай,
буйным ветрам и морозам
сказок не рассказывай

снежной бабы бабьей доли
уж чего уж лучше:
нет ни горести, ни боли,
ни судьбы заблудшей…

пусть снег идёт в средине декабря,
пусть дождик льёт в скончании июня,
и красный лист в начале октября,
и май цветёт, всё солнышком малюя!

а в январе пусть будет ёлок блеск,
пусть в феврале покроют их метели,
и половодья пусть апрельский плеск
уносит всё в пасхальные недели…

так на руси святой заведено
от первых дней судьбы её творенья.
ещё одно о том стихотворенье,
ещё в любви признание одно

вновь новый год без обновленья
грядёт в отчаянных звонках,
и чья-то иноходь оленья
сквозь вьюгу блазнится, тонка
что ж! наряжу, пожалуй, фикус
озябший, пыльный и немой,
и позову, пожалуй, вику,
коль скоро нет тебя со мной,
и прогуляюсь по арбату,
который «старым» не зову,
но обращаюсь как к собрату,
презрев нашествия молву
и, пересчитывая деньги,
найду, быть может, на ларёк,
где лазуритовые серьги
глядят, как искренний намёк
и, поглазев в ответ печально,
промямлю, булку прожевав:
«с тобой общаюсь я астрально
и не нарушу наш устав!»
затем, возможно, у филиппа —
в тепле и свете постою
плохой печатью с контратипа,
которой больше не таю,
и, разомлев от благодати,
поставлю свечи у икон…
как много зим, порядком датый,
я мимо церкви шёл окон!
но – слава богу – мир огромный
его не более любви;
я возношу бокал скоромный
и пью за вас, тоской обвит