Николь Галанина - Меня охраняют призраки. Часть 1

«Ну почему у меня такая непонятная жизнь? Одни проблемы… и как от них избавляться, неизвестно. У других ребят есть семья, которая всегда утешит, или друзья, которые никогда не предадут. А у меня? У меня есть только дядя, а он о себе лишь и думает. Так и получается, что мне приходится во всём разбираться самой. И, кроме себя, мне больше не на кого рассчитывать».

Стремясь помочь (если только это было правдой, а не ловко провёрнутым трюком с целью подставить её под удары Мэллоевской свиты), Питер сделал только хуже. Габри и Оона же не обязаны были помогать ей, зная, что из-за этого навлекут на себя неприятности.

Вздохнув, Мелисса задумчиво поболтала ложкой в йогурте. Есть совсем не хотелось; и неудивительно: при воспоминании о всех возможных злодейских выходках Барбары аппетит улетучивался бесследно. Она отставила нетронутую баночку в сторону и апатично уставилась в окно. С приближением поздней осени темнеть начинало всё раньше, а светать – позже, так что теперь ей редко удавалось увидеть солнце таким, каким она его любила: большим, искрящимся тёплым золотистым светом. Солнцем, которое любило всё на этой земле независимо от того, что это было: грязный камешек, пугливая лань или окончательно отчаявшийся, загнанный в тупик человек. Солнце любило каждого, и потому оно так щедро отдавало округе свои сокровища. Как было бы хорошо, если бы хоть там, на небе, что-нибудь было постоянным!

Но даже солнце меняется. Приходит осень, за нею – зима, и оно, как скупердяй-лавочник, редко показывается на небосклоне во всей своей красе. Подобно этому же лавочнику, оно предпочитает, закутавшись в плотную завесу мрачных туч, выйти на крыльцо и постоять немного – так, для галочки, лишь бы посетители видели, что он на самом деле здесь и лавка его работает. Солнце тоже становилось жадным и неприветливым. В точности так же происходило и со всеми людьми, которых Мелисса знала. Им не было до неё никакого дела; для них она была настолько жалкой и униженной, что снисходить до её уровня никому не хотелось.

Она делала всё, чтобы понравиться одноклассникам: говорила только на те темы, которые их интересовали, слушала ту музыку, от которой у них по коже бегали радостные мурашки, смотрела обожаемые ими сериалы; – даже если от всего этого к её горлу подкатывала тошнота. Но её всё равно продолжали унижать. Невзирая на свои старания, Мелисса так и осталась тенью в уголочке, той, к кому подходили с односложным: «Привет!» – только в самых крайних случаях, когда вокруг не осталось ни единой живой души.

«О да, теперь я понимаю, почему они так ко мне относятся, – мрачно подумала Мелисса. – В любом классе должен быть изгой – тот, на ком срывают своё раздражение все прочие ученики. И кто, как не я, подхожу на эту роль лучше всего, ведь ясно же, что я отдам собственную голову ради одного-единственного приятеля в этом скопище врагов?

И как теперь что-то изменить? Как избавиться от Барбары с её свитой сплетниц?»

Не зная, как можно найти ответы на эти бесконечные вопросы, Мелисса бессильно уронила голову на руки. Одно было ей точно известно: всё это придётся делать самой; никто не станет подсказывать ей и терпеливо направлять на нужный путь.

Она встала из-за стола и сердито фыркнула. «Нет живых друзей – и не надо! – надменно подумала она. – Обойдусь без них!»

* * *

Джоанна стояла, дрожа, на крыльце своего дряхлого домика и чувствовала, как скрипят под неуловимыми движениями воздушных потоков старые доски. Их её отец, мистер Эстелл, по какой-то странной причине всё никак не мог заменить, несмотря на то, что мать в ультимативной форме требовала от него этого. Из-за злосчастных скрипучих досок, которым, наверное, уже давно стукнуло полвека, у обычно дружного семейства возникали бурные, как цунами, конфликты. Джоанна слегка улыбнулась: в памяти проскользнуло ещё детское воспоминание об одной особенно разрушительной ссоре родителей. В отличие от других жителей Литтл-Мэя, отзвуки чьих скандалов проникали даже за стены близлежащих домов, Энтони и Джилл никогда не ругались всерьёз. Возможно, потому, что они оба относились к жизни легко и понимали: нескончаемыми воплями и упрёками характер супруга не переделаешь. А, может, и потому, что они очень сильно друг друга любили. Для Джоанны в силу её возраста второе объяснение было куда понятней и ближе первого, поэтому она искренне верила в нерушимую силу чувств матери и отца друг к другу. Никогда она не видела и не слышала, чтобы родители искренне обменивались проклятиями. Самое худшее, на что они были способны, так это на высказывания типа: «А ну-ка, ленивый толстосумчик, поднимай свою засидевшуюся мягкую часть тела и иди делать то, что я тебе, как дятел, долблю в голову столько лет! Ты не боишься, что я могу пробить в твоём черепе дупло? Тогда ты будешь уже не таким красивым, да и перед Джоанной неудобно…», или: «Драгоценная жена, ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Но ты понятия не имеешь, как сильны мои чувства к еде! Если ты будешь пятый день подряд сидеть на диете и бойкотировать ужин, моё обожание к тебе и к вкусному рагу вступят в противоборство!»

Словом, Джилл Санчайз и Энтони Эстелл были дружной супружеской парой. Одно только не вязалось с этим утверждением: их отношения, которые они так и не удосужились оформить официально. Сначала Джоанне было абсолютно всё равно: подумаешь, чего стоит какой-то жалкий штамп в паспорте, если можно поставить второй такой же, но о разводе? Опыт общения с истеричной тётушкой Сэнди, которая, к счастью, не так часто приезжала в гости, научил девочку, что брак – вещь крайне хрупкая и ненадёжная. Короче говоря, Джоанна не обращала никакого внимания на законность своего рождения и любви родителей. Она была привязана к ним, они носили её на руках, холили и лелеяли… чего ещё ей было желать? К тому же, она была слишком маленькой, чтобы думать о подобных скучных вещах.

Но, когда она пошла в школу, всё изменилось. Волна негатива встретила её в открытом мире. Никто из детей не желал с нею общаться, её обзывали, тыкали в неё пальцами и дразнили. А всё из-за того, что её родители не хотели пожениться! Ну какое, интересно, было дело этим людям до жизни, которую вели Энтони и Джилл? Разве мало было в Литтл-Мэе семей, называвшихся так лишь по собственному желанию? Нет, почему-то из всего этого огромного скопища молва выбрала именно их. Джоанна возненавидела своё окружение. Она терпеть не могла одноклассников, школу, учителей… Все они смотрели на неё свысока, словно подтверждая этим мысли, роившиеся в их мозгах: «Вот мы рождены в законном браке, на наших родителей никогда не падало обвинение, которое мы предъявляем твоей семье… А ты – жалкая незаконная дочь, да что ты стоишь в сравнении с нами?!» Джоанну изводили так, что она часами не могла успокоиться, рыдая в женском туалете. Она до сих пор помнила одну очень жестокую шутку своего одноклассника – кажется, его звали Барб Вуйч, – который притворился её настоящим другом, а потом жестоко предал. Он заставил её посещать занятия гимнастического кружка (конечно, девочки были с Барбом в сговоре), благодаря ему она поверила в свои силы… Однажды – в день, когда она навсегда разочаровалась в Литтл-Мэе и в его жителях, – девочки принялись строить пирамиду: три гимнастки, как основание, держали на своих плечах двух следующих, а последняя, шестая, прыгала с вершины на руки товарища. Этим товарищем был Барб… Он стоял тогда, в полутени гигантского спортивного зала, и весело ей улыбался. Тогда-то она не знала, что это за гадостная улыбка! Она думала, всё наконец-то осталось позади; что она влилась в число своих и стала такой навсегда! Крепко зажмурившись, Джоанна помахала руками, как крыльями, и радостно сиганула вниз, уверенная, что Барб успеет её поймать.