Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть первая

Журов рассмеялся, и в его смехе утонули последние надежды Ленского.

– А чего ты хотел? Прозрений и признаний, иллюминаций и фейерверков? Будут тебе фейерверки, вот только получим результат, и все тебе будет.

– Я не о том, Юра, – неуклюжими словами Ленский пытался сохранить, хотя бы, относительное равновесие. – Как беззаботны, как наивны мы были тогда. Сейчас мы совсем другие.

– И что? – Журов блеснул на него линзами очков. – К чему ты клонишь?

Ленский вдруг разозлился. К черту летело все надуманное хитроумие, все уловки и такт. Он чувствовал, как что-то стремительно удаляется от него, унося, и тот дождливый вечер, и мечты, и того смешного, наивного Юрку.

– Я ничего не утверждаю! – воскликнул он. – Может быть, возраст – не самый лучший советчик, но он добавляет ответственности и благоразумия. Должен добавлять.

– Вот ты о чем, – разочарованно протянул Журов. – Кто бы говорил! Ты же первый предложил мне когда-то этот эксперимент! Ты говорил: давай попробуем! Пусть теперь не Боги, а сам человек делает свою судьбу! И что я слышу сейчас? Ответственность, благоразумие. Вспомни, сколько уже положено на этот алтарь! Там, ведь, не только время, труд и деньги, там и жизни человеческие! Ты забыл об этом? А, может быть, ты просто устал?

– Хочешь найти мне замену? – огрызнулся Ленский.

– Ша! – воскликнул Силич, вставая. – Вы что, заблудились? Сами себя гнобить вздумали? Деньги, жизни… Да, деньги, да, жизни! Если уж произносить слово «алтарь», надо вспомнить и о жертвоприношениях. Их еще никто не отменял, даже Бог.

Ленский тоже вскочил. Сейчас любой, кто противоречил ему, казался ему врагом

– А я не Бог, Слава! Мне никогда не стать им, для этого я слишком тщедушен и не слишком тщеславен. Но смерть для меня никогда не станет привычной, а человеческая жизнь никогда не превратиться в ставку в игре!

К лицу Силича прилила кровь.

– Что ты имеешь в виду? – набычась, прогремел он. – Да, я убивал, но моя профессия не сделала смерть для меня, ни привычкой, ни игрой! А тебе хочу сказать, Ленский, что подло с твоей стороны – намекать на свою безгрешность! При других условиях я бы просто… – ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы промолчать.

Они стояли друг напротив друга, мрачные, решительные, натянутые, как струны.

Журов неуклюже протиснулся между ними. Для этого ему пришлось наклониться, отодвигая кресло, и Ленский поразился его худой, совсем детской шее.

– Что ж, и у нас бывали промахи, – испуганно оглядываясь на друзей, произнес математик, – но разве мы делаем что-то для себя?

– Лиха беда – начало! – иронично ответил Ленский, словно не замечая, ни угрозы одного, ни испуга другого.

Он в кресло, и Журов заговорил, быстро, выстреливая слова скороговоркой, заметно нервничая.

– Женя, я считаю, что мы не имеем права останавливаться на полпути. Особенно сейчас, когда вплотную приблизились к разгадке. Ты говорил об ответственности. Разве ты не понимаешь, насколько теперь ответственен перед человечеством? Теперь ты просто должен, просто обязан оставить людям результаты своего эксперимента, каковыми бы они не были. А за себя скажу так: я, как ученый, не могу так просто выбросить на помойку четверть века своих изысканий. Черт побери, мне интересно узнать, что там дальше, и я узнаю, чего бы мне это не стоило!

Ленский смотрел на него и сквозь пелену слов снова видел свинцовое небо, темные, мутные волны, смерчи урагана. Пронзительная боль отчаяния холодом пронеслась по сердцу. Мысли спутались, сплелись в голове клубком из тысяч змеиных тел.

От нахлынувшей слабости он едва смог ответить.

– Вот я как раз и чувствую ответственность, – словно издалека, он слышал собственный голос, надтреснутый, усталый, бесцветный. – Может быть, только я один здесь и чувствую ее. И знаешь, почему? Да потому, что мне, а не тебе пришлось быть там, в урагане. Мне, а не тебе явился призрак. Что, если всему человечеству придется переживать то же самое? Пойми, у нас в руках чудовищной силы оружие, несопоставимое ни с одним из тех, которые имеет человечество в своем арсенале. Перед нами сейчас – тот же самый выбор, который стоял когда-то перед отцами атомной бомбы, но, только в отличие от них, у нас нет иллюзий относительно того, что будет дальше. Не должно быть, во всяком случае.

Я прошу тебя, забудь, хоть, на время свои формулы. Взгляни на ситуацию моими глазами. Или ты рассчитываешь отсидеться в каком-нибудь бункере? Тогда я хочу предупредить – против этого не существует защиты, ты не сможешь спастись от самого себя…

Он закончил говорить в гробовой тишине. Слышно было, как где-то вдалеке, за глянцевой чернотой окна сигналят машины.

– М-да, – явственно проговорил Силич.

– Хорошо! – Журов выбросил вперед руку в жесте уверенности. От недавнего замешательства не осталось и следа. Он снова был сух, деловит. – Ты же знаешь, как в Америке работают лобби. Ты можешь протаскивать любой законопроект, но только при одном условии – если он не противоречит политике самих Штатов.

– Ну и что? – теперь уже Ленский недоуменно поднял брови. – К чему ты это все рассказываешь? И хватит метафор и афоризмов, говори русским языком!

– Да я же и говорю! – Журов был очень взволнован. – Эта схема – просто уменьшенная копия глобальной истории, двигающей нас по одному ей известному маршруту. Человечество до сих пор не определилось с ролью личности в истории, ученые блеют что-то бессвязное. Дескать, этот слишком опередил время, тот – наоборот, приотстал, а этот – угодил как раз, один в один вписался в кривую виража. И все, этот последний объединил, возглавил, победил, и его имя – во всех учебниках, о нем пишут, защищают диссертации. Вот он, ярчайший пример победы индивидуальности, триумфальной пропорцией закономерного и случайного отрицающий предопределенность.

И все скребут лбы, кто как может, пытаясь осознать эту муть. А ни хрена это не пример! Просто этот счастливчик уловил тренд, попал в струю, и оказался на гребне. Промахнись он на миллиметр от очерченного коридора, кто бы знал о нем, кто помнил? Еще одно имя в списке неудачников, родившихся чересчур рано, или, наоборот, чересчур опоздавших.

До сих пор мы действовали по этой же схеме, словно слепые котята, мыкаясь внутри отпущенного нам коридора. До сегодняшнего дня мы не покушались на глобальную волю, но теперь мы просто обречены на неповиновение. Нам не оставляют другого выхода, нам нужно идти до конца!

Ленский почувствовал: еще немного, и он сойдет с ума от напряжения. Только бы скорее все это кончилось. Только бы скорее. Как, чем – уже неважно, лишь бы только прекратилась эта мука, вытягивающая из души последние силы…

– Господи, Юра! – почти закричал он. – Будь добр, покороче!