Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть первая

– Не прикроют, – Журов уверенно блеснул линзами очков, – я им пару разработок второстепенных подкину, пусть подавятся. Лишь бы главным не мешали заниматься. Ну, так что, Женя? – он повернулся к Ленскому. – Ты же сам знаешь, мы без тебя – только на разговоры и годимся. Говори свой вердикт!

Ленский окинул друзей проницательным взглядом. Вот сидят они умные, надежные, верные. А что будет с ними, если его не станет? Как распорядятся они собой, своими судьбами?

Резко, как никогда, остро обрушилось на него одиночество. Слабеющей рукой провел он по покрытому испариной лбу, словно стряхивая, словно отгоняя тоску.

– Хорошо, – неожиданно для себя выговорил он, хотя, за секунду до этого совсем другие слова вертелись у него на языке.

Он встрепенулся в запоздалом порыве отчаяния, будто пытаясь отмотать время назад, но Журов и Силич уже оживленно зашевелились, уже победные восклицания сотрясли воздух, и он понял: что бы он сейчас, ни сказал, что бы, ни сделал, все будет бесполезно.

Он отпустил события, отпустил, словно стрелу с тетивы, и ошибка, совершенная только что, непоправима уже потому, что никому не дано предугадать ее последствия. Лишь в будущем спрятан ключ к прошлому, лишь будущее способно оправдать его.

Ленский смотрел на возбужденные лица друзей, видел на них печать своей неосторожности и терзался ею, не в силах что-либо изменить.

– Давно бы так! – Журов возбужденно ударил его по спине. – А то заладил: благоразумие, ответственность, слушать смешно!

– Слушайте, господа! – гудел Силич. – У меня же, в конце концов, сегодня юбилей! Так, может быть, меня хоть кто-нибудь поздравит? Может, хоть от кого-нибудь я услышу доброе, теплое слово?

– Друг! – в шутовском порыве кинулся на грудь ему Журов.

Одной рукой обняв его, другой нашаривая горлышко бутылки, Силич продолжал:

– Я пожертвовал сегодня обществом жены и начальника ради того, чтобы, хоть, немного побыть с вами, снова вспомнить незабвенные радости наших пирушек. А у нас тут, оказывается, дискуссия! Смотрите, – воскликнул он, показывая на часы, – скоро двенадцать! Этак вы можете и, вообще, не успеть с поздравлениями, а я – человек крайне обидчивый, можно сказать, мстительный!

– Брат! – воскликнул Журов, клоунски гримасничая и возбужденно жестикулируя. – Возьми мое сердце, возьми что хочешь, только не сердись!

Ленский грустно улыбнулся.

– Шуты гороховые! – прошептал он, понимая, что теперь праздник уже не остановить, и что все просьбы и распоряжения, все мольбы и увещевания будут безжалостно смяты его могучим потоком, уносящим все в зыбкое, тревожное завтра.

Что ж, пусть наступает это завтра, такое, каким оно должно быть. Пусть последствия этой чертовой ошибки становятся чьими-то словами и делами, грехами и добродетелями, победами и поражениями, раз за разом возвращающими его в непоправимое сегодня. Только бы оно быстрее наступило, это завтра…

– Ни фига себе! – заливался чей-то тонкий, жалобный голос. – Олег Львович, мы так не договаривались!

Женька открыл глаза и увидел потолок родного корпуса. Он сразу же вспомнил свой сон и первым делом ощупал голову, нет ли на ней венка? Ощущение его присутствия было настолько явственно, что он невольно расстроился, не обнаружив там ничего. Жаль! До чего же сон был хорош! Может быть, это ему подсказка: не дрейфь, парень! Иди и купайся в своем озере, хоть, ночью, хоть, днем – как захочешь.

В его размышления снова вторгся все тот же пронзительный, назойливый голос:

– А вот следы! Олег Львович, смотрите – следы!

Послышался недовольный голос воспитателя, его шаги.

– Ну, что там у тебя еще?

– Мы с вами договаривались, как? Чтоб убирать на общих основаниях, – канючил голос за дверями, – а здесь посмотрите: грязь на полу прямо кусками!

Дверь в общую спальню отворилась, и на пороге появился Вовка Каменев, за ним, почесываясь, заспанный и полуодетый шел Олег Львович. Щурясь от солнца и всем своим видом выражая недовольство, он смотрел на пол, куда указывал толстый Вовкин палец.

– Видите? Следы, – с гордостью, будто поймал шпиона, проговорил Вовка. – Вот, от Ленского кровати.

– Скорее всего, к… – хмуро поправил его Львович, рассматривая что-то на полу.

Неожиданно он столкнулся глазами с Женькой, и взгляд его растерянно метнулся в сторону. Если бы не знать, что Львович – взрослый и воспитатель, можно было бы подумать, что он испугался.

Словно в подтверждение Женькиных мыслей, глядя в сторону, будто обращаясь к кому-то другому, Львович протянул:

– И где ж ты, хлопец, столько грязи нашел?

– А меня это не колышет! – сразу же обозначил свое отношение к проблеме Вовка. – Раз нанес – пусть убирает!

– Слыхал? – поднял брови Львович. – Так что, Женечка, ты, хоть, и звезда теперь у нас, а нагадил – так убирай.

– Не буду я убирать, – Женька уселся на кровати, посмотрел на большие черные пятна на полу. – Я этого не делал.

Многие в комнате уже проснулись и с интересом вслушивались в перебранку.

– А кто ж тогда? – в голосе педагога появилось ехидство. Видимо, он уже оправился от неожиданного смятения и теперь злился на себя за секундную слабость. – Вон и ноги у тебя грязные, смотри!

– Да он это, он! – закричал с порога Каменев, держащий в руках что-то бесформенное, с кусками налипшей грязи. – Вот и кеды его, посмотрите!

– Ну, так что? – недобро усмехаясь, повернулся к Женьке воспитатель. – Что ж ты, начальство в заблуждение хочешь ввести, а?

– Кеды мог взять кто угодно, – Женька упрямо наклонил голову, – и потом, раз Каменев получил три наряда вне очереди, пусть он и убирает!

– Дерзишь? – тон Львовича не предвещал ничего хорошего.

Обычно, после таких инцидентов следовало примерное наказание. В укромном уголке, в компании «есаулов» провинившийся постигал азы «любви к Родине», как глумливо говаривал воспитатель, появляясь вновь с распухшим ухом или подбитым глазом. Как правило, после подобной «учебы» он уже старался не расстраивать своих педагогов, а часть посылки, привезенной ему родителями в выходные, в качестве контрибуции переходила его «учителям». Именно на такое развитие событий и намекал ему сейчас воспитатель.

Ленский смотрел Олегу Львовичу прямо в глаза и неожиданно, вместо того, чтобы испугаться, представил его в образе селезня, важно разгуливающего на птичьем дворе. Совсем как в сказке Андерсена! Вот он глупый, напыщенный, жирный, вглядывается в небо, ища в нем лебединую стаю. Как нарочно, Львович в эту минуту поднял голову, словно собираясь изучать потолок, и сходство его с селезнем стало абсолютным. Женька хихикнул.

Львович смерил его удивленным взглядом, хлопнул ладонью по ляжке, что являлось признаком принятого решения.