Виктор Лензон - В городе Кагановиче. Разные истории

крыльце.

Говорят, следующей зимой её убили жировские мужики после того как она задрала местную козу.

Жирово, Володино, Игнатьево – три сросшихся деревни, скопившиеся возле церкви Георгия Победоносца, недалеко от нашего СТ. Во времена первичного садового строительства многие будущие хозяева садовых участков, летом, с семьями, снимали там кто пол, кто четверть дома, чтоб жить неподалёку от будущего сада. Не были исключением и мои соседи слева Их сын, Мишка Закомолдин, одногодка, был моим приятелем. Да все мы были приятели, до истории с «делом садоводов, Шейниной и Цвей». Мишкин отец был человеком буйного нрава и, как настоящий садовод, не чурался военной хитрости. Забрасывая наш участок шариками хлеба с мышьяком, он таким образом надеялся остановить мышей-полёвок на дальних подступах к своим владениям. Ну, уж а если кто на дороге, поблизости от его владений, жёг костёр, он выбегал с ружьём или топором, что под руку попадалось, с явным намерением наказать потенциального врага. Однако ж этот большевик обладал некоторыми творческими способностями. Во время работы в саду он постоянно пел русские революционные песни типа «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд» или «Слушай, товарищ, война началася». К тому же он был художник. Даже выстроил в сторону нашего дома что-то вроде мансарды, значение которой поначалу было непонятно. Только когда мы увидели в той самой стенгазете «Садовод» рисунок, озаглавленный «Чей это дом?», стало понятно, что мансарда – это художественная мастерская товарища Закомолдина, «интернационалиста» и борца с нерадивыми садоводами.

Мишка же, сын его, хоть и был по знаку скорпион, воспитывался под мощным прессом отца. А отец его не признавал не только цивилизацию шестидесятых, но и, позже, семидесятых, восьмидесятых и чуть дальше. В силу чего образом жизни был бережливый скупердяй, постоянно готовый к ядерной атаке пришельцев (с Запада или из космоса – один хрен). И Мишка вынужден был расти в этом контексте. Образ чеховского Беликова – ничто в сравнении с выросшим Мишкой. Всегда в телогрейке, всегда в неком подобии галош, шаркающих от великоразмерья, в мятой шапке, будто отобранной у пленных немцев под Москвой, с древним велосипедом типа «Украина» и сшитой суровой ниткой брезентовой сумкой-калитой под рамой – этот, закончивший для блага сада курсы агронома таможенник, стал укором всему внешнему миру, который так на него не похож. Впрочем, как и отец, он не прочь прислониться к песне. Правда, никогда не пел, но зато любил слушать по приёмнику, который собрал ещё в школе, бардов – Фрейдкина, Круга и других. Слова, говорит, у них интересные. В душе не злобный, любит вообще поболтать (когда жены нет) и особо сходить на рыбалку. Вот тут мы сошлись. Сам бы я может и не ходил – не потому, что не люблю, а от того, что разматывать зацепившуюся леску для меня наказание. А Мишка наоборот. Он человек основательный, терпеливый и может размотать хоть кокон шелкопряда. Вот и ловим – бычков да карася. Карпа реже. Чёрт его знает, почему он у нас не клюёт!

А ещё Мишка мастер-электрик. К чему я это говорю?

Тут приключилась лет пятнадцать назад история. За задним забором у всех нас, кто живёт на «Полевой» было, соответственно, поле. А на поле кочки, оставшиеся от старого болота. А на кочках – желтоголовые подосиновики, росшие буквально кустами. Плюс какие-то фантастические травы, которых я нигде не встречал ни до, ни после. В общем, природа интересная. Однако землю продали под новое строительство садовых участков. Ну, мы все написали письмо в редакцию одного журнала – так, мол, и так. Журнал поступил мудро. Он публично пристыдил тех, кто собирался строить на этом уникальном поле, изгнал их оттуда и построил там садовые участки сам. Как по нотам. В общем, на месте поля появились новые соседи. А сзади нас с Мишкой аккурат «хари-хари», кришнаиты то есть. И вот что придумали. Каждую субботу и воскресенье часами стали играть на барабанах. Ну, я-то, вспоминая своих соседей по московской квартире, тех, что выехали из-за моего рояля, отнёсся к кришнаитским барабанам лояльно. А Мишка нет. И ведь что придумал! Установил на своём заднем сарае ведро, широким концом в сторону кришнаитов, а в ведро поместил небольшую такую схему, суть которой состояла в том, что как только кришнаиты начинали играть на барабанах, возникал звук типа негромкой сирены. Звук всякий раз продолжался до момента, когда от соседей раздавался возглас: «Нет, я так больше не могу!» и барабанный бой заканчивался. Кстати, ведро это стоит на страже мишкиного спокойствия до сих пор. В назидание кришнаитам.

Как-то Мишка от чувств-с, видать в связи с удачным уловом, позвал меня – редчайший случай – к себе в дачный его дом пить водку. Так здорово же. Собрались. Взяли пару бутылок «Флагмана», собственных малосольных огурчиков, паштету там, колбаски, бычка в томате – ну, как обычно. Тут я говорю: вот, мол, «Флагман» пьём, к нему бы бескозырку.

– А тебе надо?

– Надо.

И тут, буквально как по волшебству, Мишка достаёт незнамо откуда две бескозырки, чёрные и с лентами.

Так и сфотографировались на автоспуске.

Чудеса на том не закончились. Осмелев от того, что Мишка меня пригласил и под воздействием заканчивающейся второй, я спросил:

– А вот я ещё в детстве слыхал, что у тебя тут пианино хранится. Покажешь?

– Тебе – покажу, – сказал осмелевший до крайности Мишка.

Покачиваясь, он повёл меня в соседнее помещение, которое можно было бы назвать комнатой только при очень богатом воображении. Делая руками как в бассейне брассом, он стал разгребать старые тряпки, железки, замки, шанцевый инструмент, фанеру, сгнившие тыквы, лески с крючками и грузилами и всё, что не вошло в рассказ о Плюшкине в «Мёртвых душах». После изрядных трудов показалась коричневая крышка, потом клавиши, потом узорные ножки.

Постепенно передо мной возник антикварный тафельный рояль «Tresselt»… Единственное, что я смог произнести, онемев от изумления и водки, ибо можно было ожидать увидеть что угодно и где угодно, только не это чудо эпохи классицизма вот здесь , были слова: «А где, блин, педаль»?

– Да там, где-то, в сарае валяется…

Если нет печки, то в конце октября на даче делать уже нечего. Приходится закрываться. Жалко только бесхозных котов. Оставленного «Viscas» на всю зиму не хватит.

Любая дорога в солнечный нежаркий день прекрасна. Даже Егорьевское шоссе, эта идущая от Люберец несуразная двухколейка с истерзанным асфальтом, постоянными пробками и гаишниками в засаде. Говорят, вот, молодцы немцы: построили автобаны вдали от населённых пунктов. А что там водитель видит кроме идеальной дороги и стриженных, травка к травке, полей? Да ничего. Наше же шоссе – праздник, ярмарка, вернисаж, ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства), музей под открытым небом. Вот та же Егорьевка. Чего только нет на её берегах – знаменитые места: Малаховка с воспоминаниями о Шагале и деревянным театром, где пел Шаляпин, Томилино со своей птицефабрикой, Кратово с некогда аристократическими дачами. Хоть путеводитель пиши прямо за рулём. Летом шоссе встречает в этих местах квасом и мебелью, осенью – арбузами и фонарями на солнечных батарейках. Интересно везде, но особенно оживлённым шоссе становится где-то у тридцать восьмого километра. Там, за указателем «Гжель», начинается царство местного фарфора. Некогда единый гжельский «холдинг» со временем разбился на великое множество самостоятельных фарфоропекарен, и каждая норовит отвоевать свои метры вдоль дороги – для продажи всего, что только можно изготовить из теперь уже привозной глины, обожжённой в печи. Разноцветные «античные» вазы-подсвечники, расписанные синим кобальтом кумганы, самовары, кубки, зверушки, цветочные горшки, предметы посуды, изготовленные по сюжетам русских сказок. Бело-голубое море сувениров и «цацок» самого разного назначения, на островах которого живут жёлто-красно-зелёные столы-стулья, тазы и ванночки мягкого пластика, неизвестно из чего произведённые садовые скульптуры в виде неживых грибочков, аистов, лягушек и зайцев, деревянные и плетёные кресла-качалки, кровати, фургоны с удочками-крючками-болотными сапогами, медные самовары, граммофоны, телеги и прочая стилизация, Всё это сопровождается морем срезанных цветов на продажу, редиской, зеленью, огурцами, свежими и малосольными, кабачками, картошкой, закрученными банками с перцем и помидорами, разной садовой ягодой и яблоками. Бывает, так и хочется, чтоб под всё это разнообразие появился тут кабан на верёвке, да сплясал что-нибудь такое, под попсу. Но у кабана другая задача – вытаптывать грибницы в лесу. На шоссе ему места нет. Зато картину дополняют вегетативно размножившиеся съестные и строительные магазины с полным набором товаров на все случаи подмосковной дачи да цветочные рынки, где круглый год можно купить рассаду – хоть сосны с ёлкой, хоть клубники с ромашками.