Мария Кондратова - Сигнальные пути

Конечно, удерживать себя «в форме» столько лет было непросто, давала знать о себе мамина «широкая кость», ну а кому легко? Семья – такая же работа, как и любая другая. Дело надо делать, а не жаловаться на наследственость и судьбу. Много ли толку от жалоб? Глаза боятся – руки делают. К сожалению, Машка и сложением, и аппетитом пошла в меня, а не в Лекса. Бог знает как разъелся бы наш звонкий ребенок, если бы я не следила за рационом. Бросила морковный огрызок в ведро. Не попала. Пришлось нагибаться за ним и бросать еще раз.

– Куда ты там подевалась? – крикнул из коридора любимый муж.

– Иду, иду…

Март начинался морозно, снежно, светло, и у меня настроение было подстать, радостное и бережное. Я красила стены нашего нового дома в розовый цвет, и нежный тон краски окрашивал действительность в цвета несмелой надежды. Лекс еще пару раз сгонял в Москву, привез ворох впечатлений, денег на обои и рамочки из ИКЕИ. В Москве на улицы выходили уже какие-то невообразимые толпы, состязаясь в том, кто сильнее любит/не любит Путина, Лекс ядовито комментировал это перетягивание каната. Я кивала, улыбалась и думала о том, какие цветочные горшки поставить на кухне. Я вила свое гнездо спокойно и терпеливо, как птица, и, перекладывая старые Машкины вещи, все чаще задумывалась о втором ребенке. Вспоминались первые сонные солнечные месяцы с дочкой. Толчки новой жизни, словно второе сердце, блаженное пухнущее тело, полуденная сонливость. Легкое приятное отупление вплоть до невозможности связать пару мыслей и пару слов, и одновременно осознание того, что есть на свете вещи поважнее, чем складывать слова одно к одному. Внезапно снова захотелось всего этого. Маленькие мокрые губы, требовательно теребящие сосок, ощущение распирающей полноты, готовой от любого прикосновения излиться сладкими молочными струями. Молочная влажность плотного детского тельца – кожа к коже. Я клеила обои в спальне, но думала о ней, как о детской.

Квартира обретала форму, жизнь – содержание. Вернувшийся из очередного бизнес-набега Лекс ошарашенно покрутил головой, увидев стены в мечтательных разводах, и назвал выбранный мною цвет цветом раздражающей невинности, но возражать не стал и активно включился в процесс.

Постоянно возникали и разрешались какие-то проблемы, создавая пьянящее ощущение череды триумфов. Я долго не могла отыскать красивые обои для Машкиной комнаты, а потом нашла сразу три штуки. Мучилась с выбором, кончилось тем, что купила все, и теперь на одной стене комнаты резвились в джунглях веселые мартышки, на другой плавали в океане разноцветные коралловые рыбы, а на третьей персонажи Алисы рассаживались для безумного чаепития под присмотром тающего Чеширского кота. По углам, вдоль плинтусов и под потолком, мы пустили полосы темного цвета «под дерево», и несочетаемые сюжеты оказались заключены в подобия рам. Дочь оценила идею.

– Сегодня я буду жить как в океане, – сказала она, – а завтра – как в лесу. Здорово!

Двери в комнатах решили пока не менять, лишних денег не было. Лекс сдирал старую краску, слегка проходился шлифовальной машинкой по оставшимся неровностям и покрывал их белым акрилом. Боже, благослови технический прогресс! Во времена моего детства деревянные части дома красили масляной краской, и в квартире после этого несколько дней было не продохнуть, а нежный кисловатый запах акрила мне даже нравился.

Лекс заканчивал обрабатывать внутреннюю сторону двери, ведущей в нашу спальню.

Машка бегала вокруг отца кругами и просила:

– Папа, хочу покрасить! Хочу красить!

Лекс не поддавался:

– Ты не стараешься.

– Я буду стараться, ну пожалуйста!

– Да дай ты ей уже попробовать, пусть успокоится, – попросила я, обмакивая валик в ведро с грунтовкой.

Лекс подозвал Машку и вручил ей кисть, банку с краской и табурет. «Чур не халтурить, – строго предупредил он. – Вернусь – проверю». Машка принялась старательно водить кистью. Лекс посмотрел на нее несколько минут, поправил ошибки, убедился, что дочь все поняла, и ушел на кухню, обдирать краску со следующей двери. Машкиного запала хватило минут на десять, хотя дверь была окрашена едва ли наполовину. Она слезла с табуретки, положила кисточку на банку и ушла к себе. Наверное, надо было окликнуть ее, сказать, что так не пойдет, но мне в нынешнем мечтательном настроении не хотелось препирательств и споров. Не хочет – пусть идет.

Несколько минут спустя в коридор зачем-то снова выглянул Лекс.

Увидев брошенные инструменты, он нахмурился.

– Я докрашу… – миролюбиво предложила я, – сейчас, только стенку закончу.

Лекс еще больше помрачнел.

– Тебе не стоило это так оставлять! – упрекнул он меня. – Она должна доделать то, что обещала. Это вопрос принципа.

Он ушел в комнату и что-то сказал. Через секунду оттуда выкатилась недовольная Машка.

Она снова взялась за краску, но теперь вымещала свою досаду, нанося ее как попало, брызги летели через весь коридор. Одна капля попала на штаны Лекса, который как раз вышел из детской. Тогда он на нее наорал.

Он заставил ее взять тряпку и стереть все это безобразие. Безжалостно плеснул растворителем на коряво замалеванную дверь, смахнул слой краски, которая еще не успела схватиться, и заставил Машку красить заново.

За следующие полчаса не было сказано ни слова. Лекс стоял, прислонившись к стене, и смотрел на дочь. Машка топталась на табурете, сжав зубы, и бросала на отца взгляды, полные исступленной обиды. Глаза у нее наполнялись слезами, но она не плакала, а только сопела и сглатывала чаще обычного. Как и Лекс, она предпочитала бешенство и гнев признанию слабости. Медленно и аккуратно она водила кисточкой по двери, время от времени поглядывая на отца и ожидая, что тот уйдет. Но Лекс был нерушим.

Под его каменным взглядом Машка закончила красить. Весь ее вид говорил о том, что дверь эта, вместе с нами, теперь ее злейший враг.

– Второй слой, – спокойно сказал муж. – Краску следует положить в два слоя.

– Может быть, завтра… – попыталась возразить я.

– Сегодня, – ответил Лекс, а Машка в ответ посмотрела свирепым взглядом, в котором ко мне было едва ли не больше ненависти, чем к отцу.

Я ушла на кухню, сделала себе сладкого чая. В квартире царила гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим шуршанием кисти. Каждое ее прикосновение к двери отзывалось в нервах, мне хотелось выйти и крикнуть – перестаньте! Но у меня не было голоса в этом споре. Конечно, Лекс был прав. Большинству мужчин плевать на детей, особенно на девочек, но Лекс не такой, он действительно любит дочь. Я даже ревновала его к ней иногда. Он хочет как лучше, и он прав.

Сколько времени прошло? Полчаса, час? Недопитый чай в моей кружке успел остыть. Наконец глухой голос дочери произнес: