Борис Богданов - Простые повествовательные предложения

Палач обманул.

Он не приводил доводов, ни о чём не спрашивал их и не требовал отречений.

– Нет! – с огорчением говорил он. – Боль говорит в тебе, боль и обида. Тело кричит, но молчит душа. Не готовность отринуть скверну в тебе, но желание прекратить мучения. Забудь про плоть, прислушайся к тихому голосу внутри. Я не верю в твою неисправимость, таких нет, каждый достигает просветления. Да, через муку, да, через страдание, но как иначе?

Он заглядывал в глаза с надеждой, и каждый из шестерых чувствовал, что надежда эта искренна, что и отвечать нужно так же искренно, но не было сил понять, как достичь этого.

– Нет, ты не веришь в свои слова, – сокрушённо качал головой палач и снова брался за инструменты.

Потом, спустя часы, похожие на годы, приходил парень с седыми висками.

– Сегодня для вас знаменательный день, друзья мои! – палач был оживлён и с энтузиазмом смотрел на прикованных к стене подопечных.

По-разному перенесли они проведенные в Палатах дни. Виктор и Иван храбрились, пытались отвечать взглядом на взгляд. Несмотря на следы пыток, они пытались стоять прямо, но страх близкой боли прорывался сквозь маску отваги и вызова.

Остальные были опустошены, но держались, стараясь укрыться за гордостью и безразличием. Палач знал: это ненадолго. Он легко читал их, проникая под черепную коробку без иглы и сверла. Люди просты и предсказуемы, если точно отмерить муку.

Только Марк висел безвольной марионеткой. «И-и-и», – тянул еле слышно, отворачиваясь от ярких бликов.

Палач подошёл к Марии. Девушка следила за ним одним глазом. Второй затёк, и фигура палача казалась плоской и неживой. Боль и усталость манили обмороком, но Мария старалась превозмогать себя, не уплывать в беспамятство. Оно никуда не уйдёт, зачем торопиться? Пока мелькают иногда перед глазами седые виски – жизнь не кончена.

– Для чего это тебе, девочка? – спросил он. – Такой молодой, такой красивой, – рукоять бича ласково погладила девичью шею и приподняла подбородок, – зачем сомневаться в принципах? Что ты хотела доказать? Но у тебя есть шанс.

– Я не хочу, – прошептала Мария искусанными губами.

– Молчи, глупая! Жить – лучше! У всех есть шанс, даже у него, – палач развернулся к Марку, и тот дёрнулся и заскулил громче, в животном ужасе пытаясь вжаться в стену, найти тёмный угол в круглом зале без углов, забиться в него и замереть.

– Отныне жизнь ваша изменится, – продолжил палач. – Один начнет учиться увещевать, другие получат передышку. Вам нужно отдохнуть, я знаю, вам очень это нужно… Моё прошение об отставке рассмотрено и одобрено. Я заслужил покой. Недостаёт малого: мне нужен ученик и сменщик. Кто из вас…

– Я, я, я-а-а!! – забился на цепи Марк, брызжа слюной. – Я согласен! Согласен, согласен, – он заплакал. Струйка крови из лопнувшей губы потекла по подбородку.

Всё произошло так внезапно, что пятеро молчали.

– Ты хорошо подумал, малыш? – спросил палач. – Учиться будет трудно, а твоими первыми, э-э, – впервые он замешкался, не нашёл сразу верного слова, – пациентами станут они, твои товарищи.

– Да! Всё, что угодно! Только жить! – дальше Марк забормотал что-то бессвязное, заискивающе улыбаясь и всхлипывая.

Пятеро молчали.

Шестерых отправили по камерам без «процедур».

Палач устроил им выходной и сам разнёс и расставил у камер угощение. Жаркое на бумажных тарелочках и настоящий кофе в одноразовых стаканах.

Палачи сентиментальны.

– Ты! – Мария прижалась к решётке, стоило палачу выйти. – Не насмотрелся еще, предатель, гадина? Пытать хочешь, да?

Она шипела и плевалась, билась о холодные прутья. Потом схватила стаканчик с горячим кофе и плеснула в Марка.

Тот сидел в обычной позе, лицом к проходу, и смотрел на неё. Ни одна капля не долетела, Мария только обожгла пальцы.

– Оставь его, – сказал слева Дмитрий. – Он просто хочет жить.

– Жить?! – выкрикнула девушка. – А я не хочу жить? А ты? Все остальные?!

И остановилась: если бы Марк промолчал, кто бы согласился первым? И согласился бы? Она смогла бы отказаться? Отказаться быть. Существовать. С виной, которую нельзя простить. Чувствуя, как жгут кожу взгляды бывших друзей. Но жить! От обиды заныли зубы. Почему она не догадалась крикнуть первой? Наплевать на ненависть, зато продолжатся рассветы и закаты. Наступит новая весна, снег сойдёт, дождь смоет зимнюю грязь с набережной, и они пройдут над рекой, как раньше. С кем?! С Виктором, которого она замучает собственными руками? Представилось, как свищет послушный бич, как лопается кожа на спине Виктора, как он вздрагивает всем телом и стонет, не смея кричать. И какая ненависть плещется в его глазах. Вдруг Мария поняла, что ей было бы приятно бить! Приятно ощущать власть и беспомощность другого человека перед этой властью. Его бессильную злость. Его страх. Его боль.

Ей стало жутко от такого понимания.

Палач заставил их делать страшный выбор. Мария возненавидела Марка за то, что он решил. И возблагодарила, что не дал ей времени выбирать. За то, что она увидела бездну внутри себя – потом. Нет, не палач, жизнь привела к такому финалу. Идеалы, которым они следовали, их упрямство, их заносчивость. Их самомнение. Они считали себя лучше, умнее других. Они хотели возвыситься над людьми, теперь пожинают плоды. Они виноваты. Искреннее понимание собственной неправоты – вот что хотел увидеть в их глазах палач!

Палачи умеют убеждать.

Утром, когда парень с седыми висками увёл обескураженного Марка, в камере Марии, под потолком, засветился экран. Это оказалась пыточная, показанная откуда-то сверху, в непривычном ракурсе. Пыточная, где не было Марии. Седой конвоир уже привязал Марка к креслу, а палач перекладывал что-то на столе рядом. Звякало железо, и от каждого звука Марк сжимался.

– Почему? – сипло говорил он, – ведь я согласился, я подписал все бумаги!

– Да, мальчик, – отвечал палач, – поэтому ты останешься жить. Однако, нельзя убеждать, не проникнувшись важностью доводов. Ты должен знать, каково твоим подопечным. Иначе как ты поймёшь, когда уже всё, когда достаточно? Нельзя читать в глазах, не понимая, что там. Ты обязан пройти это сам.

Потом Марк закричал.

Мария зажимала уши руками, но крик проникал сквозь прижатые ладони. Она пыталась отвернуться, не смотреть, но происходящее на экране здесь и сейчас, но не с ней – тянуло. Вновь и вновь она открывала глаза, чтобы зажмурить их мгновение спустя. Одно – когда мучат тебя, совсем другое – смотреть на мучения. Но была и третья сторона, и Мария помнила это. И снова Мария впитывала это страшное, жуткое, тошнотворное, но притягательное зрелище. Остальные тоже смотрят, уверяла она себя, не могут не смотреть.

Ближе к обеду Марк только хрипел.