Нина Визгина - И полон мир чудес. Повести и рассказы

Мне четырнадцать лет, за окном золотая осень. Я так любила это время года, когда еще тепло, но уже никто не кусается – нет ни комаров, ни паутов. Лес продолжал шуметь листвой, а осенние цветы гореть разными красками. Даже начало учебного года не омрачало юную жизнь.

Шел урок математики. Нет, не так. Раньше уроки разбивались – отдельно шли занятия по алгебре и геометрии. Так что начинался урок алгебры. В класс вошла запыхавшаяся математичка Александра Леонидовна, высокая молодая женщина с огненно рыжими кудрями и ослепительно белой кожей. Она решила проверить, насколько хорошо мы отдохнули, проводя первую контрольную – иными словами – проверить насколько хорошо мы забыли материал, который она вдалбливала в наши юные головы весь предыдущий учебный год.

Достав свои записи, Александра Леонидовна аккуратно выписала на доске три варианта заданий. Отряхнув привычным жестом перепачканные мелом пальцы, она присела за стол, открывая новый учебник, по которому предстояло учить нас в предстоящей четверти. В классе тишина – дети старательно списывали с доски контрольные задания. Все настроены очень решительно, стараясь доказать любимому педагогу, что не совсем съехали с катушек от летней свободы.

Я тоже внимательно смотрела на доску и… ничего не видела. Нет, я, конечно, видела и доску, и учителя, и ребят, но то, что было написано на доске, казалось мне сплошным белым пятном, я не могла разобрать ни строчки. От испуга и напряжения на глаза навернулись слезы, сквозь которые я немного различила строчки уравнений, но слезы скатились, и все написанное на доске опять слилось вместе.

Я не понимала, что со мной случилось, но чувствовала, что произошло что-то очень нехорошее. Урок близился к концу, а я так и сидела в полном оцепенении, ничего не написав. Через неделю на школьных занятиях я уже сидела в очках. В чем крылась причина моей внезапно возникшей сильной близорукости, врачи тогда объяснить так и не смогли.

Очнулась я оттого, что по щекам текли горячие слезы. Я плакала во сне, как тогда в далеком детстве, когда пришлось надеть противные очки. Не столько оттого, что окуляры на моем аккуратном носике казались мне отвратительными, а больше оттого, что не позволяли мне они уже так свободно прыгать и резвиться как раньше.

Конечно, став взрослой, я давно примирилась со своей близорукостью. Но сейчас вполне реальные слезы застилали мне глаза, и как в далеком безоблачном детстве все вокруг виделось смазанным и не четким. Я сняла очки и промокнула глаза чужим носовым платком. Свет в храме не казался уже таким ярким, но неожиданно я четко и очень резко увидела мелкие детали громоздкого иконостаса. Сильнее протерев глаза, я пристальнее вгляделась в изображения и убедилась, что прекрасно различаю мельчайшие детали картин без очков, без тех самых окуляров, которые продолжала растерянно вертеть в руках.

Что-то жуткое, казалось мне, обитало вокруг в воздухе, наполненном церковными благоуханиями. Будь я более подкована в христианстве, возможно лучше смогла бы понять сцены, изображенные на стенах собора, но сейчас они производили на меня гнетущее впечатление. Из ближнего коридора подул ветерок, принося запах горькой полыни, будто дверь где-то приоткрылась наружу. Мне показалось, что я даже уловила шум непрекращающегося ночного дождя.

Я метнулась в коридор, нырнув за следующую икону, но ничего кроме собственного растерянного изображения в тумане зеркала не обнаружила. Пристально рассмотрев себя в зеркале, я очень понравилась себе без модной оправы на носу. Настроение мое к собственному удивлению улучшилось. Я согрелась, меня неудержимо стало клонить ко сну, и, решив отложить изучение загадочного храма Вовки Климова, я снова прикорнула на боковой лавочке в центральном зале.

На этот раз мне приснился парк моей далекой юности, в котором я любила гулять после занятий. По общественной дисциплине, которую неожиданно ввели на последнем курсе согласно новым веяниям политики нашего великого государства, необходимо было написать эссе на произвольную тему, и я сосредоточенно старалась придумать что-нибудь этакое заумное.

Не понятно только, почему во сне я делала это в парке, а не в аудитории. Хорошо помню, что тему тогда выбрала действительно философскую – «Проникновение познания в бесконечность». Стоп! Но ведь я не сдала тогда свое сумасбродное сочинение, вернее мой консультант мне категорически запретил это делать, предупредив, что подобные крамольные мысли могут повредить мне в будущем распределении на работу.

К тому времени в деканате уже лежало мое распределение в то самое закрытое НИИ, где я протрубила потом столько лет. Тогда я послушалась и переписала реферат на довольно скучную комсомольскую тему. Но, по иронии судьбы, именно его отобрали на конкурс, посвященный очередному юбилею молодежной организации, где писание мое даже удостоилось почетной грамоты. Но не это главное, а то, что награждение происходило во Дворце Молодежи, где я и познакомилась со своим будущим мужем.

Я резко очнулась от очередного наваждения. На это раз меня колотила такая нервная дрожь, что зуб на зуб не попадал. Какого же было мое изумление, когда я обнаружила, что сижу в собственном авто на переднем сидении рядом с водительским. Ключи от машины мирно лежали передо мной. Светало, в лесу просыпались птички, с мокрых веток стекали капли ночного дождя.

Я вышла из машины в полном недоумении и обнаружила, что находилась в том самом месте, где накануне вечером съехала с дороги. Пересев на место водителя, я первым делом проверила состояние автомобиля. Моя добрая лошадка послушно завелась, и я с изумлением увидела, что она заправлена под завязку. Вот это да! Это как же крепко надо было спать, чтобы не почувствовать как меня кантовали сюда? Или мне все приснилось? Нет, не приснилось. Я прекрасно помнила, что бензобак был почти пуст, когда съехала на лесную дорогу. Утренняя прохлада заставила меня поежиться в легкой кофточке, что была на мне весь вчерашний день. В голове промелькнуло смутное воспоминание о мужском пальто на своих плечах.

Но чужого пальто на мне не было, как впрочем, и собственных очков, в которых я по-прежнему не испытывала необходимости. Окуляры я нашла в сумочке, где они лежали, аккуратно завернутые в чужой носовой платок. Вот ты и прокололся – позлорадствовала я, обнаружив мужской платок, – хотел скрыть следы, а платок-то и не заметил. И тут меня охватил ужас. А что, если каким-то непостижимым образом, под влиянием той аномалии, которая явно прослеживалась в стенах странного места, где я провела ночь, изменилось что-то в моем прошлом? Сначала исчезла моя близорукость, затем…