Надежда Гаврилова - Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов

Не желаю описывать зверства, которые совершило пришлое племя. А если бы желал – не найду в любом из языков, какими владею, слов для описания увиденного. Мне доводилось сталкиваться с жестокостью, доводилось видеть кровь, и, в конце концов, – сам я был врачом. Но нет описания тому, что совершило племя, название которого нельзя произносить. И нет оправдания.

Бессмысленны были мои попытки хотя бы отыскать тело любимой: здесь нельзя было понять, кто где. Не хватило бы моих сил предать земле всех, кто был изуверски убит. Не нашлось бы хвороста, чтобы сжечь то, что осталось от нунтуров. В бессильном отчаянии, рыдал я посреди залитых кровью шатров, под черными крыльями падальщиков, и стрелял из мушкета в солнце. Лишь одного я желал: умереть здесь, там же, где погибла прекраснейшая из женщин, которой возлюбленный не успел и не сумел помочь. Но Господь был глух к безумным молитвам и не даровал смерти мне, недостойному.

Я не помню, как вернулся в Сан-Мигель, и не знаю, как проходили там дни, – да и счет им утратил. Вино не приносило облегчения, и сон не возвращал сил. В каждой тени видел я силуэт Титубы, звезды казались ее глазами, ветер шептал ее голосом. Я мечтал лишиться рассудка, поверить ветру и звездам; но и этой милости мне не оказали свыше, сулив одно – понимать, что ее больше нет.

Как добрый христианин, я не смел убить себя. Теплилась последняя надежда: может, хотя бы Чистилище было уготовано Титубе, не принявшей при жизни креста и истинного Бога. А значит, мне не встретить ее в Аду. Оставалось лишь сделать то, что обязан сделать истинный кабальеро в подобной ситуации.

Однажды утром я накормил и напоил коня. Облачился в кирасу, покрыл голову шлемом, взял с собою отцовскую эспаду 11 11 Espada – исп. «меч», в XVI веке тяжелая рапира. , два мушкета, много пуль с порохом, да еду и воду на дорогу в один конец. И выехал из ворот Сан-Мигеля с единственной целью: умереть в пампасах, но прежде убить столько врагов, сколько сумею. Я догадывался, где искать людей, погубивших нунтуров. Я даже не боялся, если вдруг это и не люди.

«Кроа». Такое слово было написано кровью на деревянном тотеме нунтуров и я запомнил его. Такое имя Рауль де Морено дал своему врагу, раз уж истинного индейцы называть не смели.

Одинокий всадник нагнал меня на излете первого дня пути, а я даже не обернулся. Это капитан послал кого-то убеждать меня повернуть назад, забыть о долге? Если так, то напрасно. Для этого мира я уже был мертв. Но то оказался не посланник капитана.

– Стал-быть, ты едешь убивать индейцев?

Голос Иаго Карвассы я сразу узнал. В его черной бороде сверкала жуткая улыбка, а солнце отражалось на прекрасном доспехе. При себе имел он эспаду, стальную роделью 12 12 Испанский круглый щит, характерный для XVI века. , мушкет и пистолеты.

Я ничего не ответил.

– Сам знаю, что затем и едешь. Слушай же меня, Рауль де Морено: вдвоем сподручнее, а я, ты знаешь, славно убиваю индейцев. Мне все равно, которых. Хочешь наказать тех, кто убил твою бабу? И я поучаствую! Скажи, сколько дашь за их скальпы?

– Сколько у меня есть.

– Хорошая цена.

И дальше мы поехали вместе.

По пути я больше молчал, а Иаго, напротив, постоянно говорил. Он много рассказывал о том, как воевал под началом Хулиана Ромеро. Вел речи о шотландцах, в плену у которых провел много времени. О странных обычаях людей, живущих кланами в горах и говорящих на гэльском языке. О вещах странных, что заставили бы монаха перекреститься. Какие-то байки.

Ты, Рауль, правда любил эту бабу? Ну, знаешь… по-

настоящему?

Вновь не хотелось отвечать, но с кем еще было поделиться?

– Любил. Более, чем любую другую.

– Завидую тебе, Рауль. Я никогда никого не любил. Вот в меня влюблялись, да только знаешь: война была дороже любых женщин. Время любви – только лишь вассал для времени битв. Мы живем не любовью, но волей и силой, и нет большей любви, чем любовь к Испании. Так мне Хулиан Ромеро говорил.

Странным казалось услышать подобное от каталонца: никогда они не питали любви к Испании. Я же этой благословенной страны, вернейшего оплота Господа и католической веры, никогда не видел. Тут уж мне, уроженцу вице-королевства Перу, было впору позавидовать Иаго.

Долгой вышла дорога. Мы ехали через пампасы, видя сожженные индейские деревни, видя птиц, клюющих обезображенные тела. Никогда и нигде не видал я подобной жестокости и все больше убеждался, что враги мои – никакие не люди, даже если и выглядят так же. А, окажись иначе, пусть у них хоть рога да копыта, но мы проверим, берет ли пуля дьявольских созданий!

Кровь и смерть вели нас в логово людей, которых я истово желал убить. Иаго оказался прекрасно подготовлен к подобным походам: о различных нюансах и тонкостях знал куда больше моего. Опыт и мастерство мрачного каталонца не раз пригодились в пути.

Постепенно, моя изначальная неприязнь к Карвассе сглаживалась. Начинало даже казаться, будто он искренне желает помочь, а не просто рад возможности убивать краснокожих. Впрочем, и о дружбе говорить не имело оснований. Умирать, хотя бы немного не развеявшись беседой, уныло. На одном из привалов задал я Иаго Карвассе вопрос, который давно меня интересовал: о тыкве.

– Тыква? Это, Рауль, не простая тыква. Это мой старый и верный друг. Я зову его Люм.

Друг так друг. Тяготы дальних земель многих сводили с ума. Но Иаго продолжал.

– Завтра ведь последний день октября, ты помнишь? Это праздник для тех людей, среди которых я жил в плену. Они называют его Oidhche Samha, а наниматели наши говорили: «Самайн». Те люди в этот день вырезают лица на тыквах и вставляют в них свечи. Jack-o’-lantern, так говорят. Я многое видел в плену, Рауль де Морено. Много такого, чего ты не желал бы увидеть.

Пусть так. Испанцы не знали подобного праздника, и он был мне совершенно безразличен. Поутру я заметил, как Иаго вырезает на тыкве что-то вроде лица, но не придал этому никакого значения. Куда важнее было: мы напали на след Кроа, и близок был бой, кроме которого я ничего не желал.

Но бой не состоялся, потому что Кроа нашли нас первыми и застали врасплох.

Я плохо запомнил, как мы с Иаго попали в плен. Помню лица, перемазанные глиной и кровью, помню странное для индейцев стальное оружие, лошадей, на которых никто из язычников в те годы еще не ездил. Кроа ездили.

Не хотелось размышлять. Все, что оставалось мне, это ждать смерти. Не успел я выстрелить прежде, чем крепкие руки обхватили меня, и я оказался беспомощен. Враг был хитер, как сам Дьявол. Он двигался бесшумно и будто не отбрасывал тени. Никто не сказал бы, что Рауль де Морено – слабый боец, но против Кроа оказался я бессилен. Даже Иаго ничего не сумел противопоставить тем, кто воплощал для индейцев самый мрачный ужас.