Александр Барышников - Penitus. Фантастическое путешествие в Плутонию

Когда закончился краткосрочный отпуск моей на время отлетевшей души, наш доселе интеллигентный двигатель выл, как старая бомжиха, сердечно приласканная резиновой дубинкой поперек спины. Хотя, может быть, усиление звука можно объяснить за счет мощного гула, заполнившего мою бедную головушку.

За стеклом все так же бездумно и совершенно безответственно веселились равнодушные к несчастью ближнего обитатели подводного царства, а спереди слышалось невнятное бормотанье командора, перемежаемое энергичными экскурсами в паранормальные области могучего русского языка.

– Ну ты Шумахер! – сказал я громко и неодобрительно. Кустище, мгновенья не промешкав, послал меня по известному российскому адресу, причем, послал не просто так, а в рифму. Тоже мне, народный сказитель… А что еще ждать от человека, выросшего в стране с великой древней культурой? Впрочем, если судить по тону голоса этого разъяренного Садко, случилось что-то достаточно серьезное. Человек психует, а мне досталась роль громоотвода.

– Что это было? – спросил я более миролюбиво.

– Эти козлы вздумали заловить нас сетью! – возмущенно доложил Кустенберг. Непонятно было, чем он возмущен больше: тем, что нас решили «заловить», или тем, что нас решили заловить именно сетью.

– Что за козлы? – деловито спросил я, словно готовый немедленно идти и разобраться с этими нахально-наглыми деятелями.

Кустило молча пожал плечами. Тут я заметил, что за стеклом иллюминатора стало намного темнее.

– Мы что, погружаемся? – спросил я для проверки своей догадки.

– Иначе не уйти, – объяснил водитель-руководитель. Он немного отошел, говорил спокойнее – Когда я из их авоськи выскользнул, они же, ёксель-моксель, на хвост нам сели. Не сразу, конечно, – пока разворачивались, то-сё, но скорость у них выше, стали настигать.

Петька хмыкнул, и на всей обширной акватории Тихого океана я, наверняка, был единственным человеком, кто понял истинный смысл этой короткой ухмылки. Борис Сергеевич, наш преподаватель физкультуры, частенько говорил: «– А ну-ка, пацаны, давай на обостижку!» Это значило – рвануть с места всей толпой, и кто кого перегонит, то есть, кто кого настигнет и «обостигнет». Мы какое-то время молчали, вспомнив любимого учителя и всё то время, безопасное, беззаботное, невозвратно ушедшее…

– Зато у нас неограниченный запас глубины, – заговорил после паузы Великий Куст, – так что, Алексей, одно из двух: либо они нас заловят, либо мы их утопим.

– Оружия нет никакого? – спросил я без особой надежды.

– Манипулятор для забора донного грунта, – ответил командор без особого отчаянья. Похоже, он сильно надеялся на уникальные способности своей царевны-лягушки.

Через некоторое время за стеклом стало совершенно темно, в непроглядном мраке лишь изредка что-то мерцало; это не напоминало даже самую глухую осеннюю ночь там, на земле – это был совершенно чуждый мир, не приспособленный для жизни человека…

– Куда ты, тропинка, меня завела? – пропел я трубадурским голосом.

– Не боись! – ободрил меня командор; он, слава Богу, понимал, что непривычному человеку в таких условиях не очень весело. – Глубина чуть больше, чем в бассейне типового детского комбината, всего каких-то 100 метров.

– А в прятки с этими Бармалеями никак нельзя сыграть? – спросил я как можно спокойнее. – Помнишь, в пруду купались? Ныряешь туда, а выплываешь вообще в другом месте…

Петька засмеялся, но смех его не был обидным, – друг детства вспомнил, как купались в пруду.

– У нас же не было таких приборов, – сказал он с легким вздохом. – Если я без прожекторов вижу этих раздолбаев на своем мониторе, значит, и наша посудина у них как на ладошке. Нет, Леха, уходить надо как можно глубже, рано или поздно корпус у них затрещит, тогда они от нас отстанут. Сколько можно приставать к честной девушке? Кстати, на горизонталке мы им уступаем, зато скорость погружения у нас выше. Это еще раз доказывает…

– А если в дно упремся? – перебил я.

– До дна, Леха, как до Луны пешком, – радостно сообщил Великий Куст. Понимаю, что товарищ пытался меня успокоить, но попытка оказалась неудачной – лучше б он вообще ничего не говорил. Я представил черную глухонемую бездну, притаившуюся под днищем нашей консервной банки, и мне стало совсем не по себе.

– Ты аппарат свой в реальных условиях испытывал?

– Не-а! – бесшабашно ответил командор. – Премьера песни!

Как бы эта песня не стала лебединой, подумал я и отвернулся от темного иллюминатора.

– Техника зверь! – заверил командор, словно отвечая на мои тайные мысли. – Зря, что ли, в лаборатории парились? Такой техники, Леха, нет ни у кого в мире, это я тебе отвечаю. Уникальные разработки, суперсовременные технологии, полная гарантия!

– Слышал уже, – весьма невежливо буркнул я. – Может, из-за твоих суперов-пуперов эти придурки за нами и гонятся…

Кустецкий какое-то время молчал, издавая сосредоточенное сопенье, и можно было предположить, что он всесторонне обдумывает новую для себя мысль. Но я предположил другое, а именно: командор ищет очередное ругательство на популярную у россиян букву… Очень скоро предположение подтвердилось.

– Ёхан-грэм-тр-пр-цнэт-сифут к столу! – выдал командор, возмущаясь и восхищаясь одновременно. – Как я сразу об этом не подумал!

– Разве в моем присутствии можно о чем-то думать? – удивленно спросил я.

– Брось, Леха, дело нешуточное. Если эти двоечники действительно зарятся на наш аппарат, то ситуация очень даже серьезная.

– Конечно, – согласился я. – Разве я не понимаю? Аппарат ценный, уникально-ненормальный, единственный в мире. А мы? А мы нужны в Париже, как в бане пассатижи.

– Дело не только в нас. Если бы эти деятели хотели зафрахтовать аппарат, например, для подводных съемок, для поиска кладов, для глубоководного туризма, то их официальный представитель подошел бы к нам, как говорится, не таясь-не боясь, и предложил бы энную сумму в баксах или евриках, правильно? Но эти деятели попытались заловить нас внаглую своей сетью из толстенного троса, а это говорит о чем? Это говорит о том, что на уме у них не подводные съемки, не выискивание серебряной зубочистки капитана Флинта и не прогулки в океанских глубинах. На уме у них что-то уж совсем нехорошее, и это нехорошее может касаться не только нас с тобой…

– В следующий раз думай, прежде чем изобрести то, что может раззадорить Мальчиша-Плохиша, – искренно посоветовал я.

– Обязательно воспользуюсь твоим советом, если…

Кустёнис как-то нехорошо замолчал, и мне пришлось мысленно закончить прерванную им фразу: если доживем до следующего раза.

А если не доживем? Тридцать семь с хвостиком – много это или мало? Почти в том же возрасте Пушкин оказался в похожей ситуации – быть или не быть… Правда, дело происходило не в глубинах Тихого океана, а на берегу небольшой речки, которая, кстати, была покрыта льдом. Но суть в другом: к тому времени, когда прозвучал роковой выстрел, уважаемый Александр Сергеевич свершил всевозможных дел гораздо больше, чем положено обычному человеку. Александр Сергеевич создал огромное количество произведений различных жанров, от голимой эротики до божественной поэзии, от неподражаемых сказок и пьес до добросовестнейших исторических трудов. Причем, все выполненные работы отличаются изумительным качеством. Правда, я где-то читал, что великий гений допустил в трудах своих две небрежности, но не зря же благодарные почитатели назвали его солнцем русской поэзии – на солнце должны быть пятна. Кстати, на звезде с аналогичным названием пятен не два, а гораздо больше. Так что, наш замечательный Пушкин в делах своих превзошел дневное светило.