Женя Лейнок - Пастыри. У богов всегда свои планы

– Я полагаю, – начал он, когда каждый получил свою окутанную горячим паром кружку, – сегодня никто не будет словоохотлив.

– Конец света! Что уж тут добавить, – с улыбкой сказал Маркус, но лица магов оставались каменными. – Хорошо, – продолжил он, видя, что вот-вот грянет гром, – если серьёзно, я думаю, что раз есть возможность всё разрешить, надо приложить усилия и осуществить невозможное.

Лаакан задумчиво почесал бороду и медленно проговорил:

– Всё возможно, что записано в преданиях и предсказаниях первых магов. Великий кристалл Хранителей находится в известном нам месте. Проблема в другом.

– Зачинающая! – вдруг почти выкрикнул Мехес, и Лаакан резко обернулся. – Её нам надо найти. И Проводника!

По лицу Верховного пробежала тень.

– Мехес, я чувствую, у тебя есть чем поделиться с нами, – в его голосе звучала настороженность.

– Нет… Нет. – Мехес склонил голову, внутри у него извергался вулкан. – Эмоции. Прошу прощения, я сам не свой. Мне… Просто страшно, вот и всё.

– Каждому в этом городе теперь страшно. Но ты прав, просто необходимо найти тех двоих, о ком упоминают древние свитки. Без них осуществить замысел невозможно.

– Но в отношении Зачинающей имеются только косвенные указания, – сказал один из магов, – а о Проводнике мы не знаем вообще ничего.

– Раз такое дело, почему бы не побеспокоить Прорицателя? – спросил Маркус.

Лаакан кивнул.

– Я тоже подумал об этом. Ситуация крайне серьёзна, уверен, Прорицатель не сочтёт, что мы выдернули его из межизмерения зря.

Спустя полчаса после этих слов маги услышали за дверью приближающееся поскрипывание. Оно отдавалось эхом под сводами коридора, и звук этот создавал жутковатое ощущение. Некоторые из Совета, те, кто помладше, никогда не видели Прорицателя, ибо в повседневных делах он не участвовал, а был своеобразным хранилищем информации, накопленной в пространстве Вселенной за миллиарды лет её существования. Когда по завершении своей неестественно долгой жизни Прорицатель умирал, его место занимал другой, которого он сам выбрал в определённый момент и которого готовили к его предназначению с детства.

Когда двери открылись, у Мехеса перехватило дыхание. Он украдкой посмотрел на других и понял, что некоторые испытывают то же самое – трепет и ожидание чего-то великого. Однако он изрядно удивился, увидев, как какой-то маг везёт инвалидную коляску, а в ней сидит… Нет, даже не старик, а мумия, у которой из признаков жизни было, пожалуй только то, что все были уверенны в присутствии этой самой жизни в дряхлом, иссохшем теле, находящемся перед ними. Лысый, с глазами, затянутыми бельмами, с беззубым, влажным ртом и тонкой, прозрачной, висящей кожей Прорицатель являл собой зрелище отнюдь не величественное. Мехес покосился на Маркуса – они были ровесниками, – тот удивлённо вскинул брови и глядел на «мумию» во все глаза. Лаакан и большинство других видели Прорицателя однажды, накануне событий, завершивших Эпоху массовых войн, поэтому такого впечатления он на них не произвёл.

Царила тишина, и Мехес уже начал нервничать, но тут «мумия» открыла рот и тихий, свистящий голос стал растекаться в воздухе:

– Прорицателя звали не зря… Мудрости искру хотите добыть и путь осветить в безысходной ночи… Совета вы ждёте, и даден он будет, так внемлите шёпоту сил первозданных…

Мехес чувствовал, как от всего происходящего – этого зала, света, искажённого витражами, вида старого Прорицателя и жуткого, будто предсмертного голоса – ему становится дурно. Тело его охватил озноб, а Прорицатель продолжал:

– Конец бытия оплакать пора… Родивший своё убивает дитя… К создателям взор свой и глас обрати, ты к хаосу и ужасу должен идти… Ах-х-х-х…, – неожиданно он стал задыхаться. Лаакан рванулся вперёд, но маг, который привёз Прорицателя, кратким и жёстким жестом остановил его.

– Да-а-а, – засипел Прорицатель, его незрячие глаза расширились, – слышу… Двоих отыскать… Опасен обряд… Мятущийся дух неспокоен… Помеха нежданна, но пламя руками гасить ты не смей… Ох-х-х… Не властен ты то колесо провернуть и с силами Космоса в чрево шагнуть…

Послышался какой-то звук, похожий на смешок, и Мехес увидел, что Маркус пытается скрыть улыбку.

Внезапно что-то случилось. Прорицатель замолчал, и глаза его забегали, потом он резко (было удивительно, что он вообще может шевелиться) повернулся направо, в сторону боковой двери, и неожиданно отчётливо произнёс: «Он здесь».

– Кто?! – хором воскликнули маги.

– Один.

И больше Прорицатель не сказал ни слова. Несколько секунд все в замешательстве смотрели друг на друга, потом Мехес встал, прошёл через зал и открыл дверь.

Колёса повозок скрипели нестерпимо, и Тодора это ужасно раздражало. Он плёлся в хвосте процессии готовый снести голову своей секирой первому, кто к нему подойдёт. Калед, толстый колбасник, хохотал как ненормальный, когда увидел, с каким оружием Тодор собрался идти в цитадель.

– Ну и зачем тебе эта хреновина? – с перекошенным от смеха лицом спросил он. – Думаешь разгонять полчища отщепенцев? Или будешь ей рубить копчёное мясо на привале?

Несмотря на обуявшую его ненависть, Тодор и сам уже пожалел, что взял секиру. Нести её было утомительно, а что касается самозащиты – за четыре дня пути они не встретили даже волка. Однако бросить её он тоже не мог, и оставалось только надеяться, что скоро они прибудут на место.

– Долго ещё идти? – спросил он, не выдержав.

– Дня три, если будем пошевеливаться, – послышалось впереди.

Тодор закатил глаза.

Позавчера вечером они миновали травянистую долину реки и вошли в Шёлковый лес. Название своё он получил за то, что в нём жила тьма тьмущая пауков-прях, которые оплетали своей паутиной всё, что было движимо и недвижимо. Говорили, что в глубокой чаще они наткали столько паутины, что даже солнечный свет не проникает между скованными ветвями и ни одно живое существо не рискует туда забредать. Однако сейчас люди шли по хорошо известной, безопасной дороге, и тёплые солнечные блики мелькали там и тут. Мир встречал весну: голубое небо было прозрачным, дуновение ветра – лёгким и ароматным, сотни птичьих голосов наполняли лес, и зелёные почки, полные жизни, готовы были вот-вот её из себя исторгнуть. Все были в приподнятом настроении. Почти все. Перед тем, как Тодор отправился в путь, отец, раздосадованный тем, что его сын «настоящий трус и дуболом», приказным тоном объявил, что посылает его по возвращении в восточный город людей под присмотр дядюшки – двухметрового силача с нравом порохового склада и нравственными убеждениями престарелой девственницы. Вряд ли мог найтись человек, которому такая перспектива пришлась бы по душе, о Тодоре же нечего и говорить.