Оксана Станишевская - Несколько эпизодов из жизни людей и демонов

Ах, нет: рубашка, длиной почти до пола, сидит, точно мешок, скрывая всё самое интересное!

Девушка решительно хватается за подол и стаскивает с себя последнюю одежду. Теперь она полностью обнажена. Тело как будто светится молочной белизной в сгущающейся темноте. Изящней Венеры. Свежей Дианы. Тонкая и гибкая. Острые холмы грудей оканчиваются маленькими розовыми сосцами. Покатые плечи свидетельствуют о хрупкости и беззащитности их обладательницы. На фоне плавных изгибов талии любая древнегреческая амфора покажется неуклюжей ночной вазой. Плоский, но мягкий животик, с аккуратной впадинкой пупка. Золотистый пушок на лобке… Полусферы ягодиц покрыты идеально ровной, бархатистой на ощупь кожей. Так и хочется саму себя погладить…

А кажется, никто больше никогда и не гладил. Разве что, родители – да и то по голове, а уж точно не по попе.

Вскинув руки, девушка легко проворачивается на пятке. Волосы в движении подлетают, а потом вновь оседают на спину и плечи струящимся плащом. Она больше не чувствует себя скованной плотью. Она не боится двигаться или упасть. У неё есть пара стройных грациозных ног, готовых служить её прихотям не хуже крыльев. Она – совершенство!

Залюбовавшись на вид, открывающийся в зеркале, девушка абсолютно не заметила, как на лестнице раздались шаги. Поэтому для неё оказалось полной неожиданностью, когда дверь комнаты распахнулась, и на пороге появилась женщина лет сорока, в домашнем платье, со свечой в руке.

«…Минуту мы ошалело таращимся друг на друга. Откуда здесь эта особа? Причём черты её лица кажутся мне смутно знакомыми. Потом, так же смутно, до меня начинают доходить некоторые вещи.

По данным досье, Мария проживает совместно с родителями. Логично будет предположить, что двое этих второстепенных персонажей станут постоянно путаться под ногами. Так что, по всей видимости, в дверях сейчас стоит мать, Агнесса де Мюссе.

Поэтому мне и показалось знакомым её лицо, хотя до сего момента я ни разу в жизни с ней не сталкивалась. Агнесса напоминает Марию – какой она могла бы стать лет через двадцать.

Фигура её, хоть и чуточку округлилась, сохранила общее изящество пропорций. Волосы светлые, и будто бы даже не знакомы с сединой. Но на лицо время уже наложило свой характерный отпечаток. Изменились контуры: слегка оплыли щёки, глаза немного глубже погрузились в свои гроты – глазницы. Отчётливые складки пролегли по углам рта и на веках. Сеточка морщин оплела кожу по наружным уголкам глаз. Несколько бороздок образовалось на лбу. Время начинает неумолимо сминать свой старый шедевр, чтобы позволить блеснуть новому. Надолго ли?…

– Мари? – Агнесса недоумённо вскидывает брови. – Ты что делаешь?

Однако, нужно что-то ответить. Мне с этими людьми ещё год придётся как-то уживаться. Лучше не портить отношения.

– Смотрюсь в зеркало, – отвечаю я вполне миролюбиво. И, главное, абсолютно честно. За исключением того, что я – не Мари.

– Но ты же… голая! Это неприлично!

– А кто меня видит-то? – резонно возражаю я. – И вообще, стучаться надо, мамуля.

Агнесса безмолвно открывает рот. Закрывает его. Хлопает ресницами. Кажется, я веду себя как-то нетипично. Не так, как обычно ведёт себя Мария с матерью.

– Зачем ты разглядываешь себя голая в зеркале? – наконец, формулирует Агнесса волнующий её вопрос.

– А как же иначе я узнаю, красива я или нет? – я стараюсь быть предельно вежливой и объективной. Как всегда, если я оказываюсь в затруднительном положении, то предпочитаю опираться на факты.

– Хм, – (кажется, на мамашу подействовала моя рассудительность). – А с каких пор это тебя вообще интересует?

Странно. Неужели такая – прямо скажем, редкой красоты – девушка, как Мария де Мюссе, никогда не интересовалась собственной внешностью? Ну так значит теперь она начнёт интересоваться. Покуда я имею к ней отношение.

– С сегодняшнего дня, – сообщаю обалдевшей мамочке.

– А что случилось сегодня днём?

Сообразительная мне досталась мать. Понимает, что без серьёзной причины люди кардинально не меняются.

– Может быть, до меня наконец-то дошло, что я уже не ребёнок, – отвечаю ей в тон.

Агнесса поднимает с пола мою рубашку и впихивает мне в руки.

– Оденься. Даже окно не занавесила!

Она торопливо задёргивает штору. В комнате сразу становится темней, несмотря на горящую свечу.

– Значит, не ребёнок, – задумчиво произносит мать, пока я одеваюсь. – Интересно, откуда такие выводы…

Я понимаю, что ей не по себе от непривычного поведения дочери. Нужно успокоить человека.

– Мамуля, всё нормально, – я быстро подскакиваю к ней и чмокаю в щёку. – Ты у меня прелесть! Кстати, тоже можешь на себя полюбоваться на досуге. Я уверена: есть на что!

– Спокойной ночи, – лепечет Агнесса. Кажется, мои успокоительные слова произвели обратный эффект: я её окончательно добила.

– Какой бес вселился в ребёнка? – бормочет она, уже спускаясь по лестнице.

Ах, если бы маман знала, насколько близка она сейчас к истине.

Кстати о бесах. А где, собственно, сейчас сама Мария? То есть, её душа? Она ведь, в отличие от меня, связана с этим телом неразрывно. И если я могу приходить и уходить по своему желанию, она обязана всё время оставаться на месте. Если хочет выжить.

С момента вселения в тело у меня как-то не было времени с ней пообщаться. Возможно, она обиделась на мою бесцеремонность. Возможно, никто даже не удосужился предупредить её о моём прибытии… Впрочем, дрова не имеют права голоса. Так учат нас при поступлении на работу в любой из отделов Воздушного Департамента. Спрашивал ли кто-нибудь из людей у полена, прежде чем бросить его в очаг: а желает ли оно сгореть?

Вот она: маленький розовый комочек, забившийся в уголок моего подсознания. В кладовку психики, «ниже ума и глубже мыслей», как говаривал Макарий Египетский. Говорят, он показывал всему нашему Департаменту средний палец на правой руке, пока парочка ангелов проносила его транзитом в свои владения. Жаль, я не видела – не в мою смену было…

Судя по всему, Мария пребывает в состоянии, близком к шоковому. И не мудрено: налетели, отобрали управление, грубо отпихнули в сторону… Пока я рулю, она по собственной воле не сможет и пальцем двинуть. Если только я не захочу ей это позволить. Ну и где она, ваша хвалёная свободная человеческая воля?

– Эй, послушай! – зову я. – Мария! Послушай меня, Мария де Мюссе. Меня зовут Натанаэль, и я буду жить в твоём теле ровно год. Потом уйду. Когда я уйду – делай, что хочешь. А пока я здесь, ты должна меня во всём слушаться. Так решили свыше. Ты должна мне подчиняться. Поняла?

Мария то ли не понимает меня, то ли вообще не воспринимает. По крайней мере, никакой ответной реакции с её стороны я не улавливаю. Наверно, потребуется некоторое время, чтобы она оправилась от потрясения. Вот она, сенситивная интровертированность!