Николь Галанина - Демон-полукровка

– Вы ошибаетесь, – процедил дэ Сэдрихабу с явной угрозой, но дон продолжал ухмыляться.

– Боюсь, что я, немощный старик, прожил на свете дольше Вас и лучше умею отличать правду от вымысла.

Дэ Сэдрихабу разъярённо стиснул хрустнувшие кулаки.

– Нам пора, дон, – заторопилась Бэарсэй, подметив, как напрягся её брат.

Дон провожал их ехидной ухмылочкой, не оставлявшей сомнений, что он отдавал себе отчёт во всех произносимых словах. Ареллаган поклялся отомстить ему… но как? Он многого её не знал и не умел, и ему становилось противно, когда он осознавал, что девятнадцать лет жизни истратил втуне. Откуда он мог знать, сколько ещё ему было отпущено времени? Как он мог предположить, что сумеет сделать всё, что хотел, если он был смертен, как и все окружавшие его? Смертность – это слово звучало для него как приговор. Даже в отношении близких людей: матери, Бэарсэй, – это не звучало так страшно, как тогда, когда он представлял мёртвым себя. Раньше ему не казалось, что он вообще способен умереть, ведь окружающие духи все были бессмертны, но здесь, в окружении несовершенных людишек, он чувствовал себя беззащитным и жалким.

Мередит учила их подчинять чужую волю. Пока они практиковались на лошадях дона де Марийо, которых Мередит удерживала рядом магией (если бы она этого не делала, лошади ускакали бы сразу же).

– Глядите ей в глаза, – низким глухим голосом говорила она, – глядите ей в глаза и повторяйте мысленно: «Ты – в моей власти. Ты – в моей власти». Пока не получается мысленно, можете говорить это вслух, но с уверенностью.

– Ты – в моей власти. В моей власти, – зашептала Бэарсэй и вытянула руку над дрожащей от страха лошадиной мордой.

Дэ Сэдрихабу не отрываясь глядел в глаза застывшей лошади, в её огромные зрачки, и ему казалось, что сквозь эти зрачки он видит разум животного: глупый, несовершенный, но всё же особенный мирок, в котором он мог быть господином, делать всё, что пожелает. Лошадь вдруг опустила морду и тихо заржала, прикрывая веки.

– У тебя получилось! – радостно сказала Мередит. – С первой попытки, Ареллаган!

Порадоваться своей победе ему помешал резкий испуганный крик и глухой удар. Слева от них лошадь Бэарсэй встала на задние копыта, а передними лягнула Бэарсэй по лицу так, что её голова, несколько раз прокрутившись на шее, оказалась страшно повёрнутой набок. Мередит злобно зашипела; ледяными шарами она сковала лошадь и бросилась к Бэарсэй. Та уже поднималась, вытирая сочащуюся из губы и носа кровь.

– Поверните мне голову! – взвизгнула она. – Что за свинство, чёрт возьми?

Объединёнными усилиями Мередит и Ареллаган развернули голову Бэарсэй так, как полагалось, и помогли ей подняться на ноги.

– Ненавижу, – прошипела Бэарсэй себе под нос, – ненавижу. Никогда больше не свяжусь с этими тупыми существами! – и она обвиняюще указала на закованную в лёд лошадь.

– Ты должна этому научиться, – отрезала Мередит, – так что продолжай занятия. Я буду рядом.

Бэарсэй недовольно буркнула, но всё же поплелась к лошади. Она научилась устанавливать контакт с животными только через две недели, а до тех пор, пока кони отдыхали, дети сражались на мечах под чутким присмотром Мередит. Побеждал всегда дэ Сэдрихабу, что его радовало, а Бэарсэй – злило. Уроки проводились на свежем воздухе даже тогда, когда настала зима, и придворные свели свои выходы наружу к минимуму. В несколько месяцев Мередит обучила их основам королевского этикета, объяснила различия между графами и герцогами, растолковала принципы составления гербов и государственных флагов, вбила в голову с десяток вежливых обращений к владетельным особам разных рангов, научила даже стихосложению (правда, только Ареллагана, Бэарсэй оказалась совершенно лишённой чувства ритма и слова). Теперь Ареллаган забавлялся тем, что в свободные вечерние часы читал свои стихи королевским детям, а затем наблюдал, как они ломают головы, пытаясь угадать автора. В том, что сочинение его собственное, он не признавался никогда. Для будущего Короля, он был уверен, стихосложение являлось пустым занятием. Всё было бы прекрасно, если бы Мередит не слабела неуклонно и страшно.

– Я слишком давно не бывала тут, – со скрежещущим смешком сказала она как-то, – без магических паров я не протяну долго.

– Матушка… – предостерегающе промолвил Ареллаган, но она оборвала его:

– И не надо сентиментальничать, Ареллаган! Я знаю, что я скоро умру. Когда я сбегала из Столицы с вашим отцом, я сознавала, что пары вполне могут меня убить, но я выжила и приспособилась к ним. Думаю, мне помог мой ведьмин дар… Да и молодости намного легче привыкать к чему-то новому… теперь у меня уже не получится жить без паров так же легко, как двадцать один год назад.

Больше Бэарсэй и дэ Сэдрихабу не заговаривали с матерью об этом. Они понимали, что не помогут ничем, и только следили, как всё больше слабеет и чахнет она, а одновременно с ней, стремительно теряя красоту и здоровье, скукоживается, стареет Маргарет. Ареллаган жалел мать и втайне мучился, глядя, как она страдает, но тётку ему не было жалко ничуть. Он даже торжествовал про себя, подмечая всё новые признаки дряхлости во всём её облике. Занятия детей становились реже и нерегулярнее, пока, наконец, не прекратились совсем, потому что Мередит надолго слегла. Она никого к себе не подпускала, кроме одной доверенной служанки, оказавшейся потомственным оборотнем, дочерью ведьмы и оборотня. Ареллаган и Бэарсэй быстро подружились с девушкой и через неё принялись следить за всем, что происходило в недоступных для них покоях матери. Настире – так звали служанку Мередит – рассказывала им на ухо шёпотом, что временами больная, прикованная к постели, поднималась и неудержимо выкашливала отвратительные чёрные рвотные массы, заполнявшие один таз за другим. От масс исходило разящее наповал зловоние, которое отдалённо напоминало запах нечищеной канализации. Когда рвота переставала, Мередит снова ложилась в постель и устремляла пустой взгляд в потолок. Она не принимала никаких лекарств и не допускала к себе лекарей, которых упорно подсылала Маргарет. Конечно, это могло показаться странным, но Королева болела той же самой странной болезнью и оттого не показывалась вне своих обширных комнат. Теперь Ареллагана и Бэарсэй упорно преследовал всего один полный ненависти взгляд – взгляд её супруга. Впрочем, только этим и ограничивалось внимание к их особам. В остальное время они были предоставлены сами себе: даже королевские дети не встречались с ними, так как они были слишком обеспокоены недугом матери. Дворец наполовину опустел: одни придворные в страхе помчались прочь, решив, что болезнь Королевы и герцогини Амарской заразна, другим просто наскучили бесконечные дни, лишённые бурных развлечений и наполненные только однообразными сплетнями. Близнецы бесцельно шатались по дворцовым окрестностям, читали, пытались заниматься самообразованием, лишь бы умерить свою тревогу. Бэарсэй как-то заметила: