Елена Толстая - Большая нефть

Они переглянулись и засмеялись. Шутка понравилась обеим.

Глеб обладал своеобразной, тяжеловесной мужицкой хитростью. Он знал, например, что обмануть Веру не составит большого труда. Зато Варькин геолог — человек куда более недоверчивый, для геолога необходимо состряпать какое-нибудь серьезное вещественное доказательство. И доказательство это лежало у него в кармане — наготове. Шустрый Степан непременно явится и спросит о Варе. Ну и получит ответ. Прямой и однозначный.

Долго ждать не пришлось. Едва только Самарина выписали из больницы, как он, еще ощущая боль в заживающих ребрах, прямиком направился к дому Царевых. Глеб укладывал дрова в поленницу, когда услышал за спиной шаги. Не оборачиваясь к посетителю, усмехнулся. Все разыгрывалось как по нотам.

— Зачем пришел? — не здороваясь, спросил Царев.

Степан старался придать себе солидности. Получалось плохо. Молодой еще, неоперившийся. Шея тонкая, кадык так и ходит. Глаза выпучивает, да только ведь нестрашно. И ручки-ножки худенькие, тощенькие. Ну куда такому против глыбищи Глеба!

— Я не к тебе, — коротко оборвал Самарин. — Варвару позови.

— Прыткий какой! — отозвался Глеб. — Мало тебе наваляли?

— Нехитрое дело — шестерым одного избить, — обозлился Самарин и сжал кулаки. — Может, выйдешь один на один? Или боишься?

Глеб аж губу прикусил, чтобы не расхохотаться. Особенно же эти кулачки его насмешили.

— Сидеть потом за тебя? — выговорил он сквозь смех. — Больно надо… Нет Вари. Нет и не будет. Проваливай теперь.

— Ну так я ее у входа подожду, — решил Степан.

Он уселся на чурбачок и изобразил лицом безграничное терпение. Мол, столетие тут просижу, мхом покроюсь — но Варвары дождусь.

— Ладно, — сказал Глеб, миролюбиво с виду. И вынул из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. — На, прочти.

— Что это? — недоверчиво спросил Самарин.

— Прочти, прочти, — настаивал Глеб. Он гордился своим произведением.

Самарин развернул и прочитал прыгающие строчки:

«Я вышла замуж за хорошего человека и уехала, а ты мне не пара. Не ищи меня. Варя».

Он перечитал их несколько раз, прежде чем содержание письма достигло его рассудка. Потом сжал губы и отрицательно покачал головой:

— Это неправда.

— Где ж неправда? — удивился Глеб. — Вот письмо, сам видишь. А Варьки — нету. Хоть до морковкина заговенья тут сиди — не дождешься ты ее.

Степан поднялся и надвинулся на Глеба.

— Вы заставили ее это написать! Вы! Силой! Вы специально спрятали Варю от меня! Что, не так? Но все ваши планы провалятся, потому что я найду ее!

— Зря только время потратишь, — отмахнулся Царев. — А хоть бы и нашел. Она ж тебе пишет: у нее новый хахаль. Тебе не чета. Деньги лопатой гребет, Варьку в импортные тряпки одевает. Ты вот так можешь? Да что ты вообще можешь ей дать, голодранец?

Степан почувствовал, как его бьет дрожь. A Глеб улыбался так уверенно, что Степан вдруг осознал: все это правда. Ничего он Варе дать не может. А Варя, девушка практичная, быстро сообразила свою выгоду. И когда подвернулся правильный хахаль, ушла с ним. Ушла навсегда и бросила Степана.

С наслаждением Глеб увидел, как погасли глаза Степана, как поникли его плечи. Не прощаясь, Степан повернулся и медленно пошел прочь. Разочарование в себе, в любви, в людях больно жгло его сердце. У него оставались только работа, только его призвание, его будущее — геология. Отныне он с головой уйдет в учебу. Узнает у Ухтомского все его секреты. Будет неистово читать книги. Потом поедет в Москву, подаст документы на заочное. Начнет учиться и по-прежнему будет работать. И работа в конце концов спасет его от разочарования и исцелит его душевные раны.

Сам того не зная, Самарин в точности повторял «рецепт», изобретенный его отцом после разрыва с Алиной. Много-много лет назад…

Векавищев сдержал слово, которое дал Марте Авдеевой. С большой земли прилетел самолет, нагруженный ящиками с детским питанием. Все это делалось по знакомству и по дружбе. Векавищев полностью отдавал себе отчет в том, что такие решения — жалкая полумера. Сегодня друзья-летчики доставили баночки с протертыми овощами и молочными смесями, а завтра… Невозможно все время зависеть от большой земли, нужно здесь, в Сибири, обустраивать собственную «большую землю». Однако до тех пор, пока этого не произошло, приходится как-то изворачиваться.

— Андрей Иванович! — крикнул один из летчиков, аккуратно сгружая картонную коробку. — Ты, часом, не женился? А то нам как сказали — для Векавищева детское питание…

Летчики прыснули, потом первый из них продолжил:

— Сразу две рабочие версии возникли. Первая — что тебе выбили все зубы и ты впал в старческий маразм. И вторая — что ты женился и обзавелся дитенком. Ну, какая версия правильная?

— Да ну вас, дураки, — беззлобно отмахнулся Векавищев. — Это для Ильича. Третьего родил.

— Шутишь! — воскликнул летчик. — Во дает!

— Хорошие люди должны размножаться, — ответил Векавищев.

— К себе эту истину приложи, — сказал второй летчик.

— Я плохой, — ответил Векавищев. — Очень злой и плохой. Сколько ящиков привезли?

— Десять.

— На первое время хватит… Но я бы хотел, чтобы вы каждым рейсом такие коробки доставляли. Сможете?

— Я Дорошину уже написал докладную, — ответил командир. — Это безобразие, в сущности. У меня же самолет, а не летающий продовольственный склад.

— Я тоже написал докладную, — невозмутимо ответил Векавищев, — Бурову. Нас скоро в план поставят. А пока, коль скоро руководство кормить своей грудью малышей не может, — вы уж, ребята, постарайтесь…

— Умеешь ты, Андрей, за живое задеть, — хмыкнул командир. — Ладно. Мы постараемся, но и вы постарайтесь.

Векавищев привез коробки к Авдеевым и сразу же, едва только сгрузил их в прихожей нового, недавно сданного в эксплуатацию дома, отправился к Макару Степановичу. У Дорошина полным ходом шли «сельскохозяйственные работы»: Ольга Дорошина, женщина красивая и высокообразованная, купила по случаю ящик с волгоградскими помидорами и теперь закатывала их в банки.

Векавищев вошел, поздоровался и уселся на край табурета. На другом табурете сидел Дорошин. Оба безмолвно наблюдали, как Ольга и обе дочки Дорошиных занимаются таинственным женским священнодейством. Все три были в фартуках, оживленные и веселые.

— Пап, ты любишь соленые помидоры? — весело спросила старшая, Аня. — Валя говорит, ты не любишь.

— Папа, не верь, — быстро перебила Валя. И повернулась к Векавищеву: — А вы, Андрей Иванович, любите?

— Я все ем, — немного невпопад ответил Векавищев. — Холостяку выбирать не приходится.

Девочки опять забыли про зрителей, увлеченные стерилизацией банок и перебиранием помидоров. Дорошин спросил Векавищева: