Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Она во втором ряду сидела, когда я со сцены, уже с бас-гитарой, уже как ведущий вокалист, орал:

Третьекурсник Витя Кононевич играл на ритм-гитаре и подпевал в терцию; а на барабанах тоже с его курса – Лёша, кажется? – из местных жевжиков.

После концерта мы с Марией гуляли.

Она повела к какой-то своей подруге и та вынесла в подъезд кружку спирта. Медицинский, от него язык прилипает к нёбу.

Зато с тех пор наши акты с Марией по продолжительности не уступали актам в пьесах Шекспира.

У неё был сын шестиклассник, но я его ни разу не видел – не пересекались как-то.

Уютная однокомнатная квартира. Кроме дивана – широкая двуспальная кровать, а рядом с ней ламповый радиоприёмник на тумбочке.

Всю ночь негромко играет себе чего-то на средних волнах и шкала мерцает жёлтым.

Кончала она красиво.

– Ещё! Ещё! А! Ещё хочу-у-у!

Может и отработанное, но всё равно красиво.

И не переносила запаха семени, просила сразу же пойти в ванную.

Я шёл беспрекословно – оно того стоило.

За это она делала мне массаж, такая у неё специальность.

Не понимаю почему за ним так с ума сходят. Ах, массаж!

Но я и тут не прекословил.

Иногда, даже совсем поздно, в дверь звонили.

Она подымалась из кровати, накидывала длинный халат и выходила на площадку объяснить несвоевременность визита.

Я не был в претензии, понимал, что медицинской сестре, даже и массажистке, как-то приходится выживать в этом мире.

Тело у неё было красивое, как на чёрно-белых фотках советской любительской порнографии, да и сама она тоже в таком закарпатском стиле.

Но в постели сорочку не снимала, или совсем редко, говорила какая-то проблема с грудью, мастит, что ли.

А меня после стольких упоров в «открытый верх, закрытый низ» такая перемена даже освежала. Тем более, что низом она знала как пользоваться.

– А можно я так?

И устроит такое, чего я и не воображал возможным, да и вообще не воображал.

Ещё как можно!

Когда она заглядывала в 72-ю, то умело пользовалась тамошней незамысловатой мебелью.

Отношения между актами у нас были дружескими и благожелательными.

Она делилась планами покупки домашних тапочек для меня и обещала вылечить, когда заболею венерическим заболеванием.

Она рассказывала…

Впрочем, это неважно, а то я никогда не кончу.

Как после кружки спирта.

Одним словом, хочу сказать: Бальзак – не дурак, хоть и француз.

Первого мая, если ты один из всего четырёх мальчиков на курсе, то, хочешь, не хочешь, придётся нести на демонстрации портрет какого-нибудь члена Политбюро ЦК КПСС.

Пройдя в институтских колоннах по площади, этого члена надо ещё отнести в Старый корпус и сдать завхозу.

Когда я уже вышел от завхоза, Славик меня предупредил, что перед корпусом видел Иру и она его спрашивала где я.

Славик знал, что у меня с ней уже скоро месяц как всё кончено, потому и предупредил.

Разлука эта мне давалась нелегко.

Пустынно тянулись вечера без её голоса по телефону.

И мне не хватало её немецкой походки издалека.

Случайно увидев её в институте, я ещё раз убеждался, что красивее неё нет никого и у меня сжималось сердце.

Но лучше уж перетерпеть и поставить, в конце концов, точку.

Поэтому, во избежание невыносимой мучительной встречи, я решил отсидеться в Старом корпусе пока она уйдёт.

Тем более, что накануне, на загородной вылазке с Марией, мы условились провести Первомай у неё.

Для вылазки мы поехали на вокзал и в лучах заката пошли вдоль путей в лесок на окраине.

Навстречу попались двое мужиков рабочих. Один начал что-то вякать, но я не обратил внимания – кто угодно позавидует, когда идёшь в лесок с такой красоткой, а вокруг соловьи надрываются настолько густыми непрерывными трелями, что те просто стеной стоят.

Мы нашли поляну и в наступившей темноте я разложил костёр.

Было совсем тепло и она даже плащ сняла. С вином мы обошлись без стаканов.

– Ещё! А! Ещё!..

Костёр, оказывается уже догорел и в переливчатом мерцании его углей неразборчивая тень метнулась поперёк поляны.

Собака.

Как же она испугалась!

Нет ничего умилительней женских страхов. Ты, типа, былинный витязь и охранительно приобнимаешь её за плечи. Мне даже опять захотелось.

– Ещё! Ещё!..

Возвращались мы уже среди ночи и долго ждали автобус.

Это оказался последний, что возит рабочих оборонного завода «Прогресс» после второй смены. Вернее работниц – в салоне почти сплошь женщины.

Они так неприязненно смотрели на Марию. Мы-то пашем, а эта сучка стерва заполночь с хахалем вожжается.

Весной даже бабы звереют.

То есть эта встреча с Ирой мне уже была не нужна.

Я ещё минут двадцать поволынил, прежде чем выйти из Старого корпуса.

– Серёжа!

Она всё-таки дождалась между колоннами высокого крыльца.

Ну, что я могу поделать, если она такая красивая? Если у меня стискивает дыхание и ёкает сердце?

Мы зашли за угол с доской «Здесь учился Н. В. Гоголь» и остановились для разговора у высокого цоколя стены под старинными окнами.

Меня поразила её бледность. Не серовато-болезненная, а словно тонкий фарфор.

До прозрачности белый фарфор.

Уже не знаю от чего больше сжимается сердце: от её красоты, или от жалости к ней.

Конечно же, я тупая скотина, столько мучил и себя и её.

Я снова её обнимаю. Она смеётся и плачет у меня на груди.

Как я люблю её!

Этот проклятый месяц она приходила домой и просто пластом лежала.

Боль буквально физическая. И всё безразлично. Мама не знала что и делать.

– Что с тобой, Ирочка?

– Ничего.

Скотина. Подлец.

До чего бледная. Какая красивая.

– Приходи. В комнате никого.

Она радостно отправилась домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подружки.

( … в советских праздниках мне больше всего нравилось именно это вот затишье после демонстрации.

Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет.

Люди разошлись по домам, начинают праздновать…)

Общага тоже стоит пустая. Кроме 72-й комнаты на третьем этаже. Это наша комната, наш этаж, наша общага, наш праздник.

Праздник примирения.

Света чуть было не испортила праздник.

Пользуясь царящими вокруг безлюдьем и тишью, я вышел в туалет в одних трусах, а потом зашёл в умывальник. Тут она меня и прищучила.

– Это что за дела?

И пошла причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительного согласования. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?!

– Да ты что?! Это же Ира!

Нет, она только что туда заглянула, а та спиной стоит у окна – откуда может быть у Ирки такой пеньюар?