Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Детали должны работать на конструкцию в целом.

Созвездие Южного Креста и отсвет лампы фонаря в рыжих волосах доктора на пустой палубе исподволь готовят читателя, что в «Дожде» Моэм расскажет о столкновении проституции и священослужительства …)

Но Жомниру виднее и я начал восполнять недостатки молочного питания в моём младенчестве и ликвидировать свою неаттестованность по украинской литературе.

На обложке тонкой тетрадки я написал «Укр. Лит-ра» и прочитал все книги на украинском с двух длинных полок в библиотеке Клуба КПВРЗ, записывая в тетрадку имена авторов и названия их творений.

Тут и Леся Украинка со своей мамой Олёной Пчёлкой, и Панас Мирный с его волами, и великий Кобзар, и Вовчок, и Франко, и Янковский (кумир Жомнира) и много кого ещё в алфавитном порядке.

Про некоторых даже сам Жомнир знал лишь по обзорным лекциям в конспектах своих студенческих лет.

( … просеяв всё это сквозь решето и сито внимательного чтения, могу сказать, что, в плане художественной ценности, большинство из авторов не потянули сотворить что-либо выше уровня «Мороз крепчал…» из не одноимённого рассказа Чехова про писательницу-надомницу.

Украинская народная пословица гласит «где нет соловья, будешь слушать и воробья».

Коль скоро во всех странах Европы есть писатели, то давайте и у себя заведём.

Заведённые так и остались всего лишь пересказчиками европейских мод, за что честь им и хвала – родная мова начинает печататься на бумаге; но это уже политика, а я говорю о литературе.

Из украинской литературы только трое не ударят лицом в грязь пред мировыми стандартами:

а)Поэт Кандыба, он же Олесь, который годами ходил по колено в крови на киевской бойне и при этом писал мировые стихи.

б) Писатель Василь Стефáник.

в)Писатель Лесь Мартóвич.

Мастер знает что хочет сказать и умеет сказать это. Остальные просто динькают валдайскими колокольчиками в попытке изобразить новомодные вальсы Штрауса, которые тот создаёт к восторгу и восхищению приличной европейской публики.

Но мы всё равно их нагоним и – перегоним! Допишем и – перепишем!

Праця ця – цяця!..)

Так что после работы мне было чем заниматься.

Из электрички тоже получился неплохой рабочий кабинет. Полтора часа – это огромный кус времени. Поэтому по пятницам я выходил на работу с портфелем, а после работы, в вагоне электрички, доставал из него тонкую тетрадь, ручку и томик рассказов Моэма на английском языке.

Склонясь над чёрными значками шрифта в плотных строчках страницы, я погружался в густую ласковую ночь экзотических южных морей, где аромат цветущих джунглей разносится за много миль от островов и, вынырнув оттуда с парой корявых строк для тетрадки, я укладывал добычу в арифметические клеточки, чтоб снова пойти на погружение, и там опять брести по песку пляжа вдоль белопенного, даже в темноте, прибоя и заторможено взглядывал через стекло окна… Приостёрный?.. Так быстро?

Следующая Нежин.

Это было вкусное время.

Раскладывать тетрадь и книгу поверх портфеля – неудобно, но и проблеме письменного стола нашлось элегантное решение.

По пятницам после работы, я вынимал из своего шкафчика кусок фанеры, что служит полкой для головных уборов.

Кусок фанеры 50х60см подмышкой не бросается в глаза и не мешает заходить в автобус, или вагон электрички.

По прибытии в Нежин письменный стол отлично умещался в ячейке автоматической камеры хранения, а портфель ехал на Красных партизан, в узкую спальню под стол с тюлевой скатертью, на котором стояло старое трюмо.

Расходы на хранение фанеры в ячейке составляли 30 коп.; 15 коп. – чтобы установить шифр внутри дверцы и захлопнуть её, 15 коп. – чтобы открыть, набрав шифр с наружной стороны.

Один раз на обратном пути дверь ячейки заклинило. В таких случаях её вскрывает дежурная по вокзалу особым ключом и в присутствии милиционера.

Он предварительно спросил какие вещи я туда поставил.

Чтобы не напрягать мужика, я даже и не заикнулся про письменный стол, но он отказывался верить и в кусок фанеры.

Когда дежурная открыла ячейку, а я, вытащив эти свои 50х60см, отошёл, он ещё долго заглядывал в пыльную пустоту ячейки.

Как говорит наш бригадир, Микола Хижняк – «зазирав, як сорока у кiстку».

А иногда в портфеле я привозил ещё и вещи в стирку, потому что Ира так сказала.

Мне это приятно было, мы как бы становились семьёй, пусть хоть и в тёщиной стиральной машинке.

А вот первый семейный праздник у нас не удался.

Тебе исполнился ровно год и я пригласил Иру сходить в ресторан, она отказалась, потому что Гаина Михайловна была против хождений по ресторанам.

Вообще-то, Ира немного колебалась – пойти, или нет? Но я так и не смог её уговорить из-за своего косноязычия.

Чаще всего оно на меня нападает в бытовых ситуациях – никак не умею объяснять того, что и само собой понятно:

– Да, ну, пойдём, чё ты.

Тогда как стоящая рядом тёща аргументировано доказывает, что для выхода в ресторан нужно готовиться два дня.

– Ну, чё ты, пойдём, да.

А сказать, что это же у дочки самый первый день рождения в жизни и что такое не повторится уже никогда, и что экспромты иногда бывают даже лучше спланированных мероприятий – на такое у меня язык не поворачивается.

Это только на отвлечённые темы я за словом в карман не лезу.

Когда Брежнев в первый и последний раз проезжал через Конотоп на поезде, там на месяц раньше срока поставили жестяный щит выше самого Вокзала, а на нём гигантски дорогой Леонид Ильич – Ум, Честь и Совесть – при всех своих золотых звёздах Героя Советского Союза на пиджаке.

Вот глянет в окна проходящего поезда из трёх вагонов и убедится как тоталитарно Его тут любят.

Вокзал за два часа заранее оцепили милиционерами за триста метров во все стороны, хоть сам поезд пройдёт без остановки.

Меня забыли предупредить и я шёл с Посёлка вдоль путей, пока сержант милиции не остановил и не сказал, что на Вокзал нельзя.

Ладно, говорю, мне Вокзал без надобности, я на Переезд иду – вон по той служебной дорожке обогну, чтобы джинсы об мазутные рельсы не пачкать.

Хлопцу в милицейской форме Брежнев был точно так же до фени, как и мне. Однако, с учётом сопутствующих обстоятельств – человек без формы пытается что-то доказать человеку в форме, у которого, к тому же, приказ – он задал мне абсолютно обоснованный вопрос:

– Ты что – больной?

И тогда, гордо приосанившись, я выдал:

– Я неизлечимо болен жизнью!

Во сказанул – аж самому понравилось!

Сержант, от восхищения, не нашёлся чем ответить, но всё равно не пропустил.

Так что семейный праздник я отмечал в одиночку, хотя Ира и Гаина Михайловна дуэтом предрекали, что ничего хорошего из этого не выйдет.