Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

( … что тут весёлого?

В рассказе «Джейн» Моэм поясняет – нет ничего смешнее правды.

В библиотеке Клуба КПВРЗ никто не смеялся, когда я вернул пару украденных оттуда книг и объяснил, что одной не хватает, но я готов возместить. Извините.

Они простили меня без возмещения и даже не аннулировали мой читательский формуляр …)

Через две недели мой отец стал выговаривать мне, что я себя веду как будто не того. Он ожесточённо крутанул выставленным из кулака указательным пальцем возле своего правого виска.

Я перевёл его жест на язык Писания:

– Пойдите и возьмите Его, ибо Он не в себе.

– Опять херню сморозил! Заучился! Тебя за этим в институт посылали?

Тогда я понизил планку и перешёл на украинский фольклёр.

– А когда батькова хата сгорит – в какой стрехе воробьям прятаться?

Отец мой не понял юмора, эту притчу он не знал, и в последующие неделю-две куда-то запропастились спички от газовой плиты на веранде; но потом всё устаканилось и вернулось на круги своя.

– Мне перед людьми стыдно! В трамвай зайдёшь и – застыл как статуя, только в окно смотришь.

– Так что мне в том трамвае чечётку бить?

– Нет! Просто будь как все: «привет!», «здорово!», «как дела?». Не будь же ты отщепенцем!

Но тут в программе «Время» показали работника архивного отдела Центральной библиотеки им. Ленина в Москве, который в сером халате пришёл с повинной, что на протяжении ряда лет крал ценные издания с места работы.

Мне стало ясно, что я не один такой «не того».

Но его-то что довело до праведничества?

– Шубовидная форма шизофрении.

Нежданно зайдя на кухню услыхал я как мой отец пересказывает моей матери диагноз, которым, как видно, Тамара поделилась с Ирой на четвёртом километре.

А вот ичнянский колдун, после двух визитов к нему моей сестры Наташи, сказал, что дело сделано и я – здоров.

Иру это очень обрадовало, а меня нет.

Жить стало скучно. Затих гудевший мощью поток сознания, в котором нужно было выбирать фарватер, как плотогонам при спуске по бурлящей пене водопадистых карпатских рек.

Я всё ещё мог видеть прорывы невозможного в мире повседневности – где все, как все – но видел уже как бы через ту пыльную решётку из романа Булгакова, которая отменяет пиратские бригантины среди неведомых морей.

Пропал накáл и полнокровное биение сопричастности.

( … одно дело, если ты в натуре несёшься на плоту с прыгающими под ногами брёвнами, и совсем другое, если это всего лишь компьютерная игра и в любой момент можно нажать паузу, когда закипает чайник …)

– Верните мне мою шизофрению,– с искренней грустью сказал я Наташе, но было поздно.

На нежинском перроне, возле того угла вокзального здания, где висят круглые часы на торчащей из стены штанге, мы с Ирой ждали электричку в Конотоп.

На ней была жёлтая кофта с рукавами в три-четверти. И день тоже был солнечный, летний. Ира улыбнулась мне и сказала:

– Когда я стану плохой, ты меня такую помни, когда я люблю тебя.

– Что ты болтаешь? Ты не можешь стать плохой.

– Не спорь. Я знаю.

– Как ты можешь знать?

– Знаю. Я – ведьма.

Глаза её погрустнели и в них закралась лёгкая косинка. Такая же лёгкая, как и моё разочарование: а мне-то думалось, что она – влюблённый дьявол, как из той книги, которую я украл для Новоселицкого.

– Не переживай,– сказал я.– Я ведь тоже ведьмак.

Хотя какой я ведьмак, самое бóльшее – чернокнижник.

На эту мысль меня натолкнул цвет обложки «Феноменологии духа» Гегеля, которую я купил в Одессе и читал в вагончике во время обеденных перерывов.

Ну, ладно, «читал» – слишком громко сказано. Больше страницы за один обед осилить я не мог – необоримо засыпал.

Интересно, переводчик понимал что он переводит, или переводил «недоумевающим умом»?

В том магазине мне эту книгу не хотели продавать. Две продавщицы мялись, переглядывались.

В ту пору мне без слов понятно было, что они ждали не меня – за этой книгой должен был придти другой чернокнижник; а теперь я уже не знаю что и думать.

Какая разница кто что покупает в мире, где все, как все?

Лишь бы план продаж выполнить.

Гегеля я держал в шкафчике. Они у нас без замков, но оттуда ничего не пропадало, если не считать значка и книжки одного московского литератора, которую мне и читать-то не хотелось; просто из чувства долга.

Жаль только, что та книга была из тёщиного серванта.

Тогда-то я и принёс «Феноменологию», в виде эксперимента.

Нет; пришлось дочитывать до самого конца.

В конце оказалось, что это вообще не Гегель писал, а какой-то Розенкранц записывал его лекции, а потом публиковал свои конспекты, чтоб переводили на русский, чтобы мне слаще дремалось в вагончике.

И на том спасибо.

( … иногда сам себя спрашиваю: а изначальный лектор вообще-то понимал о чём толкует, или просто зарабатывал на жизнь тем, что изобрёл заковыристый способ жонглировать «вещью в себе», «вещью на себе» и прочими вещами в различных позициях?..)

Но одно место я досконально понял – там где идёт рассуждение, что германскому каменщику для выполнения дневной нормы надо съесть полфунта сала и фунт хлеба, тогда как французский и одной гроздью винограда обходится.

Летом на Декабристов 13 началась реконструкция.

Мой отец решил сделать ход в пристроенную комнату прямиком из гостиной, а дверь с веранды заложить. Зимой туда будет доходить тепло от печки и можно жить.

Заодно и всей хате сделали капитальный ремонт.

После перестройки я переехал в комнату, а к Наташе приехала её подруга из Шостки. Они раньше вместе учились в техникуме.

Потом подруга вышла замуж, развелась, но не жалела, потому что умеет шить джинсы как «Levi’s» просто материал не совсем тот, но всё равно хорошо зарабатывала.

Невысокого роста, смуглая такая, но волосы крашенные и очень даже симпатичная фигура.

Но я, конечно, держал себя в узде и глазам воли не давал; и Наташу не спрашивал – это у её подруги отпуск, или как?

Вернувшись с работы, я садился за стол и читал со словарём книги на английском языке или газету британских коммунистов «Morning Star», которую продавали в киосках по 13 коп., а после ужина работал над переводами, так что с гостьей особого общения не поддерживал.

Не знаю, откуда Ира узнала про пополнение на Декабристов 13, но она вдруг начала меня расспрашивать про Наташину подругу, а потом сказала, что сама хочет переехать в Конотоп, и чтоб я поговорил с моими родителями.

В Конотоп я вернулся как на крыльях и сразу же позвал отца с матерью во двор.

Они сели на лавочку под деревом, а я на ступеньку крыльца веранды и рассказал о желании Иры переехать сюда.

Я был совершенно не готов к тому, что произошло дальше.

Моя мать скрестила руки на груди и сказала, что Иру она не примет, потому что вдвоём им тут не ужиться.