Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

( … и это правильно, ведь банку тоже деньги нужны, а 70 руб. на дороге не валяются; разве что под форточкой первого этажа, да и то в порванном состоянии …)

Меня конкретно удивило плохое качество бумаги применяемой для печатания денег. Допустим, нарезать из газеты такое же количество бумажек – труднее было бы порвать, чем ту получку.

Буквально сами собой раз и – надвое…

Потом мы ещё зашли в новый Дом Культуры завода КПВРЗ, рядом с Базаром.

Говорят на строительство затрачено шесть миллионов рублей. Директором в нём Бомштейн стал – перешёл из Лунатика.

Там на втором этаже бар и танцзал со столиками.

Когда мы пришли ко мне на квартиру, Прасковья как раз выпроваживала свою оргию вековух. Я представил её и Иру друг другу на кухне.

Домохозяйка внимательно её осмотрела и, по-моему, ей тоже плащ Иры понравился.

Она её даже вдруг поцеловала, а потом и меня заодно и ушла спать к себе за шторки.

Ира хоть и состроила гримаску непонимания, но не посмела воспротивиться, а мне так и всё равно.

Однажды мы с ней ехали в электричке и меня начал клеить сидевший напротив голубой.

Ира так разъярилась! Даже пререкаться с ним начала.

А мне просто смешно, я ж к ним безразличен; меня вон папа Саши Чалова в щёчку целовал, а теперь вот полуподвыпившая Хвост.

Какая разница?

Но за всю свою жизнь мне не доводилось ощутить более сладостного, вожделеюще нежного и, вместе с тем, столь жадно льнущего и облегающего влагалища, чем в ту ночь; даже и с Ирой у меня такое было в первый и последний раз.

Что стало решающим фактором?

Обстановка монастырской кельи, или двойной поцелуй от Прасковьи Хвост?

( … на некоторые вопросы я так и не смогу узнать ответа.

Никогда …)

Осенью меня послали в командировку на станцию Ворожба, где шло строительство 3-этажного Дома Связи.

Коробка и крыша уже готовы были и мне там досталась кладка перегородок.

И там же я ещё раз убедился, что организм человека во много раз умнее, чем он сам.

Между вторым и третьим этажами здания две лестничные клетки, в одной успели уже положить наборные ступени, а во второй нет.

Подымаясь в первый раз, я не знал об этом, смотрю – впереди ступенек нет, только наклонный швеллер под будущий пролёт до площадки проложен.

Спускаться и идти на другой конец здания, где лестница готова полностью, я поленился и решил подняться по швеллеру. Ширины в 10 см вполне достаточно.

Я повернулся боком и, встав лицом к стене, сделал пару острожных шагов вверх.

Тут мне и открылась моя ошибка – швеллер положен слишком близко к стене и мой центр тяжести совпадает с её гранью, чуть отклонюсь и, по законам физики, рухну вниз с ускорением свободного падения на груды кирпичного боя и криво торчащие прутья арматуры.

Однако, начав восхождения по швеллеру, я уже не мог сделать такие же два шага обратно – стена не позволяла даже лицо развернуть вспять, настолько зашкаливал центр тяжести.

Я прижался к стене из красного кирпича как к чему-то самому родному и близкому и увидел незабываемую картину.

Кисти моих рук превратились в крохотных осьминогов; каждый палец жил особой жизнью, изгибался во всех направлениях и отыскивал расселины между кирпичинами.

Когда руки вцеплялись как надо, я подтягивался и осторожно протаскивал ступни ног вверх по наклонному швеллеру.

Так мы и выбрались. Но я до сих пор уверен, что если б швы кладки в той стене были заполнены раствором правильно, как полагается, а не «гоним-гоним!», то фиг бы меня спасли даже внутренние резервы организма.

Из последовавшего прилива волны адреналина я понял за что скалолазы любят горы, но я бы так не рисковал.

В ту зиму всю Профессийную перекопали; по слухам для прокладки канализации, но получился длинный котлован в полкилометра и глубиной метра в четыре, местами его пересекал толстый подземный кабель телефонной связи, который оказался вдруг висящим в воздухе поперёк котлована. А глубоко внизу, на дне, даже бульдозер работал и туда заезжали КАМАЗы с гравием.

Только вдоль бетонной стены завода КПВРЗ оставался метровый выступ с тропкой протоптанной по холмистым грудам грунта.

По этой тропке я и шёл с целлофановым пакетом: вверх-вниз, вверх-вниз.

Когда я увидал идущую впереди девочку в пальто из ткани в крупную жёлтую и серую клетку, то понял – дальше мне нельзя. Это не мой путь.

Тут, к счастью, подвернулся телефонный кабель провисающий над котлованом до его другой стены. Я свернул на него и пошёл, не замедляя походки. Мне даже не мешало, что в одной руке пакет.

Но метра через два случилась обычная история.

Я начал усомняться – разве я канатоходец, чтобы ходить по кабелям?

( … из-за такого же вот сомнения Симон, он же Камень, вместо прогулки по воде начал в неё проваливаться …)

Кабель затрепетал, стал ходить ходуном, всё увеличивая амплитуду; я взмахнул руками и полетел вниз.

Хорошо, что пролетая мимо, я успел уцепиться руками за кабель.

Повисев пару секунд, я отпустился и, как парашютист, спрыгнул на дно котлована.

Там я склонился над распростёртым лицом проститутки в широкополой шляпе с красным подбоем.

Она смотрела вверх мимо меня.

Откуда здесь проститутка на снегу? Зачем тут я?

С ней понятно – при падении вылетела из целлофана.

А я тут тоже правильно – мой путь закончился на том кабеле; отсюда начинается другой…

И я пошёл по дну котлована в далёкий его конец, чтобы выйти по спуску для КАМАЗов и поехать на работу, а после неё сойти с «чаечки» у автовокзала, купить билет и вбежать, размахивая им, в уже зафырчавший автобус:

– У меня билет! У меня билет!

Потому что Ира мне рассказала про свою загородную поездку в Заячьи Сосны, чтобы блюсти мне верность несмотря на шампанское в бардачке.

Потому что – что мне ещё остаётся?

Так я поехал в Ромны.

В Ромнах было совсем темно и холодно, но я нашёл гостиницу.

Дежурная не знала куда определить постояльца с тощим целлофаном в руках и выделила мне четырёхместный номер одному. Хотя могла бы присоединить к тем двум командировочным, что пришли следом за мной с автобуса.

Номер оказался комнатой-пеналом на четверых, пустым и свежепокрашенным поверх двадцати предыдущих ремонтов. На спинках коек висели толстые махровые полотенца и радио на стене пело романсы про утро холодное, утро седое.

Делать мне было нечего, я выключил радио и свет, лёг и смотрел в темноту, пока не уснул.

Утро, вопреки прогнозу романсов, оказалось солнечным и ярким и я быстро нашёл психбольницу.

Целлофан я оставил на снегу газона под большим деревом и, без поклажи, вошёл в распахнутые ворота, не пряча свободных рук.

Когда сторожа поняли, что я никого не навещаю, а хочу сам тут остаться, меня отвели в небольшой кабинет.