Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Я слышал её слова, но не понимал – как же так? – моя мать всегда была за меня, а теперь сидит на лавочке скрестив руки и говорит, что Иру сюда не пустит.

Я обратился за помощью к отцу – он пожал плечами:

– А что я? Хата на неё записана, она тут хозяйка.

Во дворе давно уже было темно, но в свете лампочки из веранды я видел насколько непримиримо спокойно сидит моя мать – её ничем не уговоришь.

Отец ушёл в дом, а я так и сидел на ступеньке и тупо молчал.

Звякнула калитка и вошла Наташина подруга, но одна, без Наташи.

– А что это вы такие?– и она присела на лавочку рядом с моей матерью.

Та сразу оживилась и начала говорить, что завтра они вчетвером – мои родители, Наташа и Леночка – поедут на Сейм в рембазовский лагерь отдыха на всю неделю, но холодильник полный и всё, что надо, сами себе сготовите.

Подруга поддакивала и повернулась так, чтобы свет из веранды рельефно обрисовывал её большие груди обтянутые мягкой водолазкой.

Даже ошарашенный результатом переговоров с родителями, я понял, что обречён, и что если меня оставить один на один с такой грудью, без никого во всей хате, никакая узда не выдержит. Себя-то я знаю – за целую неделю мою праведность не спасёт даже совпадение её имени с именем моей матери.

И чем ни был заполнен холодильник, но преуготованный к закланию агнец невинный – это я.

На следующий день после работы я не пошёл, как обычно, вдоль путей и заводской стены, а сел на поселковый трамвай и доехал до тринадцатой школы.

Оттуда я двинулся вдоль по Нежинской, заходя во дворы хат с одним и тем же вопросом:

– Где тут можно найти квартиру?

В тридцать каком-то номере мне сказали, что в хате под берёзой напротив Нежинского магазина, кажется, сдают.

Берёза нашлась где сказано и до того старинная, что кирпичная хата под ней смотрелась совсем маленькой, хотя на самом деле состояла из двух комнат и кухни, не считая полутёмного коридора-веранды.

Хозяйка хаты, одинокая пенсионерка Прасковья Хвост, с подозрением осмотрела меня, но показала комнатушку два на три метра, окно которой выходило на широкий ствол берёзы в запущенном палисаднике.

Треть комнаты занимала железная кровать довоенного образца. Вход был из кухни, а вместо двери в нём висела пара шторок; направо из той же кухни, за такими же шторками находилась хозяйкина комната.

Для меня очень важно было уйти с Декабристов в тот же день и мы условились за 20 руб. в месяц.

( … впоследствии Лида из нашей бригады мне говорила, что На Семи Ветрах можно найти квартиру и за 18 руб., но я даже смотреть не ходил …)

Придя на улицу Декабристов, я одолжил у соседа Колесникова возок, поставил его у калитки, а уж потом зашёл во двор.

Галя сидела в кресле гостиной и смотрела телевизор.

Я вежливо поздоровался, сказал, что не голоден и прошёл в свою комнату – снимать книги с полок и разбирать этажерку.

Окна комнаты не открываются в них сделаны только форточки и, чтобы всякий раз не переобуваться в домашники на веранде, через гостиную и кухню я простелил развёрнутые листы «Morning Star».

Молодая женщина непонимающе следила за моими манипуляциями из своего кресла.

По этому газетному тротуару я перетаскал книги и запчасти этажерки в ожидающий на улице возок.

Всё уместилось, только ехать пришлось медленно – положенные сверху лакированные полки скользили друг по дружке.

В хате на Нежинской к домохозяйке успела присоединиться ещё какая-то старуха и они, притихнув, наблюдали как подпольщик заносит стопки нелегальной литературы на свою новую явочную квартиру.

Я вернул возок хозяину, собрал постельное и кое-что из одежды – одесский портфель уже стоял наготове – и очень вежливо попрощался с Галей, оставляя её наедине с телевизором, потому что я умею побеждать с достоинством.

( … в принципе это не её вина, что угодила в самую гущу семейной распри; зато потом она смогла выйти замуж за хлопца с Посёлка, хотя и не насовсем, но это уже её личная история …)

Домохозяйка любила цитировать своего покойного мужа и часто бухáла со своим подругами ветеранками; но не на кухне, а за шторками своей комнаты, а я сидел в своей и ни во что не вмешивался – красиво жить не запретишь.

С Декабристами 13 я полностью не порывал – пришлось попросить моего отца, чтобы сделал мне в Рембазе стойку и трубочку с креплениями, а моя мать пошила из дешёвого материала стенки и получился ситцевый гардероб, как когда-то в прихожей на Объекте.

Но с той поры передовые технологии шагнули далеко вперёд и я накрыл его лёгким куском толстого пенопласта, которым утепляют вагоны на заводе КПВРЗ.

Явочной моя квартира так и не стала – конспираторы не появлялись. Поэтому я стал считать её кельей монаха-затворника, но мне она нравилась, особенно черно-белая кора могучей берёзы за окном; иногда я отвлекался от переводов и просто смотрел на неё.

Моя мать в сопровождении отца приходила увидеть как я обустроился.

Она и Прасковья смерили друг друга непримиримыми взглядами на кухне. Потом мои родители повздыхали, стоя под висящей из потолка голой лампочкой на провóдке.

Я отвечал односложно, но вежливо и они ушли.

В начале осени посреди недели приехала Ира из Нежина. Она нашла нашу стройку На Семи Ветрах, я переоделся в вагончике и мы пошли в город.

Мне всегда нравился её романтически широкий плащ ниже колен.

Мы сходили в гости к Ляльке. Его жена, Валентина, с облегчением обрадовалась, что у нас всё хорошо.

Пару раз, когда у нас с Ирой случались размолвки и она приезжала потом из Нежина, то просила Валентину съездить за мной на Посёлок. И в результате мы с Ирой мирились на диване с жёстким ковром в гостиной Валентины и Ляльки.

Хотя «размолвки» слишком громко сказано, просто иногда на Иру находило настроение покричать.

Почему я такой некрасивый?!

Это когда мы сходили на какую-то комедию четвёртого творческого объединения с голубоватым оттенком.

Или – никому они не нужны, эти твои переводы!

Но ссор между нами не получалось, потому что я её косноязычно уговаривал, что это же не наша роль, мы чужие слова повторяем.

Тупо так выходит; сам-то, вроде, и понимаю, а высказать не могу.

Только один раз я себя неправильно повёл, когда привёз получку из СМП-615 и положил возле трюмо.

Ира спросила сколько там и начала кричать, что разве это деньги? Ей таких денег не надо!

Тогда я взял эту тощую стопочку, но мелочиться не стал, а порвал ровно надвое и выбросил в форточку.

Пока Ира во двор выскакивала, я себе места не находил и проклинал свою глупую несдержанность.

В следующий мой приезд Ира с какой-то стыдливостью сказала, что банк принимает склеенные купюры.