Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Какая-то пронзительная обнажённость.

Областной Дворец Культуры гудел как улей, переполненный съехавшимися на смотр молодыми талантами.

Нас прослушали в отдельном зале и записали участниками в гала-концерт на пять часов того же дня.

В других залах тоже шли прослушивания и репетиции; там я впервые в жизни услыхал и был заворожён мяучащими звуками живой электрогитары. Вау! Вау! Она своим вибрато заполняла весь тот зал.

Мы вышли перекусить и в столовой я попал под чары Светы Василенко из группы хористок двенадцатой школы.

На обратном пути я шёл как привязанный рядом с ней и её долговязой подружкой, несмотря на оклики и хаханьки моих друзей, шагавших позади.

Во время последней предконцертной репетиции она окончательно меня покорила.

Выразительно посмотрев на меня, её чёрные, чуть подведённые тушью глаза устремлялись к потолку, или скромно опускались долу.

В книгах я читал, что красотки умеют стрелять глазами, но и предположить не мог, что их стрельба сражает наповал.

Репетиция закончилась, а до концерта ещё два часа. Я подошёл к ней и позвал сходить в кино.

Она замялась и начала нерешительно отнекиваться, несмотря на вспомогательные уговоры её подружки, не такой уж, вобщем-то, и долговязой, чтобы она пошла со мной. А что такого?

Я всё же добился от Светы окончательного «нет» и ушёл с простреленным сердцем.

До самого кинотеатра я был при смерти, пока не погрузился в волшебный мир Франции семнадцатого века с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджиной в «Фанфан-тюльпане».

Они меня воскресили.

Как мы выступили?

Мне трудно дать оценку с моим неахтишным музыкальным слухом.

Когда три гитары зудят в унисон одинаковыми аккордами, не очень-то и разберёшь которая из них не строит.

Изолента смягчала думканье контрабаса.

Чепа стучал не палочками, а щёточками для джаза.

Аккордеон Валентины, растягиваясь поверх её энергичной фигуры, покрывал эр-гармонические неточности заодно с огрехами входа в тональность.

Полагаю, всё это звучало свежо, задорно, молодо, талантливо и – главное! – патриотично.

Обратно мы поехали не поездом, а на автобусе завода КПВРЗ, что загодя приехал в Сумы.

Не зря мы брали с собой Элеонору Николаевну.

В автобусе все поглядывали на меня и Свету со значением, хоть мы и не рядом сидели. Девушки затягивали всякие песни с намёками про очи, что сводят с ума и «светит Светик, Светик ясный…»

Света сердилась, а мне было хоть и неловко, но пофигу.

На следующий день в школе Володя Гуревич с громким смехом неоднократно повторял, что меня перевербовали в стан противника по КВН.

Толик Судак, из нашего класса, ни с того ни с сего начал на перемене рассказывать, что Света Василенко дочка начальника отделения милиции и живёт на Деповской, а один раз пришла в свою школу в затруханной юбке.

За подобные выпады в адрес возлюбленной нужно вызывать на дуэль. Но Толик на физкультуре стоял по росту первым, был крепким подлипенским хлопцем и всегда всё точно знал, наверно, потому, что его мать вела математику в нашей школе.

Вот я просто и стоял себе, будто вовсе тут не при чём и меня это не касается, и молча ненавидел блондинистые кудри и полусонный взгляд мутновато-голубых глаз Толика Судака.

Вскоре молодёжный ансамбль участвовал в Клубном концерте, но когда он кончился я не пошёл провожать Свету Василенко.

Что убило мою любовь?

Монотонная шутка и громкий смех Володи Гуревича?

Или, может, донос Судака о затруханной юбке?

Нет, скорее всего – факт её проживания на Деповской.

Это тоже неблагоприятный район для влюблённых.

Вадик Глущенко один раз провожал девушку с Деповской и его там перехватило кодло человек из десяти.

Вобщем, сбили с ног и всем кодляком понесли на носаках ботинков.

– Главное, голову закрыть руками, а что они тебя месят уже и не доходит,– делился он позднее приобретённым опытом.

Под конец зимы выпал такой обильный снег, что после снегопада по Нежинской пришлось проехать бульдозеру, раздвигая метровые сугробы.

По пути из школы, мне интереснее было скакать по навороченным вдоль заборов торосам, чем идти по расчищенному.

Перепрыгнув с одной снеговой глыбы на другую, я вдруг почувствовал резкую боль в паху. Остальную часть пути до хаты я добрёл по следам от бульдозерных гусениц.

Вечером мама, обеспокоившись моими стонами, велела показать что там у меня такое. Я отказался. Тогда отец сказал:

– Ну, мне-то можно, я тоже мужик.

Мошонка распухла до размеров стакана и была твёрдой на ощупь. Отец нахмурился и когда мама спросила из кухни:

– Что?

Он сказал, что меня надо показать врачу.

Это был жуткий вечер – агония отчаяния и паники.

Утром, укорóченными шагами, я пришёл с мамой в железнодорожную поликлинику рядом с Вокзалом.

В регистратуре нам дали квадратик бумаги с номером моей очереди на приём.

Мы сели дожидаться на стульях в гулком коридоре возле двери в кабинет.

Когда пришёл мой черёд зайти в белую дверь, я, пряча глаза от мамы, сказал ей, что, если надо, я согласен на операцию, лишь бы всё было нормально.

Врачом оказалась женщина, но видно белый халат уравнял её с мужиками, или мой страх утратить то, сам не знаю что, заглушил мой стыд.

Врач сказала, что это растяжение и нужно делать спиртовой компресс.

Через два дня мошонка приняла привычные очертания и я забыл свои мучительные страхи.

Седьмого марта Владя принёс в школу миниатюрную бутылочку коньяка.

Мы выпили его втроём – каждому по глотку. Во рту стало тепло и нас тянуло смеяться, но ничего похожего на кайф от того вина на Владином дне рожденья.

Нас распустили пораньше, ведь это предпраздничный день, и пока я дошёл домой всё совсем выветрилось, кроме тяжести в голове.

Я полез на крышу хаты, потому что отец уже несколько дней говорил мне, что надо сбросить оттуда снег.

Четыре кирпичные трубы торчащие из снега помогли определить границы нашей части крыши.

Скат крыши довольно крут и под конец работы мои валенки заскользили и я свалился в палисадник.

Приземление оказалось удачным – на обе ноги в глубокий сугроб, но когда я увидел рядом с собой заострённо запиленные доски штакетника между палисадником и двором Турковых, то запоздало похолодел от ужаса.

( … в те непостижимо далёкие времена я ещё не знал, что все мои невзгоды и падения исходят от той сволочи в недостижимо далёком будущем, которая сейчас слагает это письмо …)

Вскоре в нашем классе проводился медосмотр, на ребят заполняли карточки допризывников. Девушек вывели в другой класс для какой-то особой лекции, а нам сказали раздеться, осматривали, стукали молоточком под коленкой и измеряли рост.