Виктория Багинская - Жизнь – экзамен суровый (сборник)

Если б не было в мире зависти,
Не хотелось бы нам глаза отвести
От товарища и от друга,
Заболевшего этим недугом…
Ведь успехи, как солнца сияние —
Наше общее достояние.

А у женщин глаза не сияют:
Выпит блеск суетой-заботой.
Их удел – обгонять трамваи,
«Нажимать» до седьмого пота.

Жизнь (известны её наскоки!)
Вечно трудится над вопросом,
Как в предельно сжатые сроки
Вставить больше палок в колёса.

А у женщин улыбки редки,
Как зимою отблески солнца.
Были б попросту домоседки…
Да не всё то свет, что в оконце…

Но и всё ж у них голос звонкий,
И энергия бьёт ключом:
В каждой спряталась та девчонка,
Для которой всё – нипочём!

«Не отдавай им своего огня, не отдавай —
Они того не стоят,
Любовь и дружба их, поверь, —
Всё-всё пустое.
И только крылья обретут,
Тебя забудут…» —
Не верю, чувства прорастут
Мои повсюду.

Жила девчонка,
Звали «стилягой»,
Узка юбчонка —
На полшага.
Копною волосы
Нечёсаные,
А ей нравилось:
«Хожу с начёсом».
Ругали на диспутах
И на собраниях —
С неё как с гуся,
Знали заранее.
Когда же в школе
Взметнулось пламя,
Девчонка душила
Его руками.
Стояли поодаль
Скромные, тихие:
Просто были
Они трусихами.
Пусть это лишним
Стимулом будет
Не по юбчонкам
Судить о людях.

Как смотрю я на нашу шелковицу,
На мальчишек орду перемазанную,
Каждый раз обязательно вспомнится,
Как на плечи старой шелковицы
Я сама в сорок третьем лазала,
Как голодной девчонкой-букою
Поверяла ей жизни тяготы,
А она на ветвях баюкала
И кормила нас кислой ягодой.
Ей дозреть бы до цвета чёрного,
Красоваться до «высшего качества»,
Но ребячьи руки проворные
Обносили до срока, начисто.
Добродушно скрипела старая,
Нам бока подставляя кротко,
Будто знала, что мы усталые,
Мы – с работы, а голод – не тётка…
Превращать эти ягоды в кляксы
Не позволила б ни за что бы я:
Эти руки – чернее ваксы,
Эти сытые ножки не знают,
Что деревья, как люди, добрые
И, как люди, всё понимают.

Воспевайте сумерки и зори,
Темень ночи и сиянье дней, —
Тема человеческого горя
Будет вечной темою моей.

В сухом сообщенье
Всего лишь две строчки,
А за ними, как тени,
Бессонные ночи
И вопль отчаянья,
Сдавленный силою,
И стайка детей
Над отцовской могилою,
Ещё безысходная
Вдовья усталость,
С пустыми глазами
Сиротская старость…

То ли злоба людская в бессилии воет?
То ли горе людское, отчаявшись, плачет?
Ты скажи мне, что это такое?
Ты ответь мне, что всё это значит?

Все печали, что были невидимы глазу,
Собрались и на землю обрушились разом.

…Ты не верь моей усталости
И годам моим не верь:
Далеко ещё до старости
Мне, товарищ, и теперь.

Время! Как бы ни устала я,
Как бы вьюги ни мели —
Паруса взметнувши алые,
Вдаль уходят корабли.

И не важно, я ли, дети ли
Вступят в дальнюю весну,
Всё равно, а юность встретим мы
И, надеюсь, не одну.

Нечаянно оброненное слово
В твоё же сердце коршуном вопьётся,
Как беспощадно колется и жжётся
Нечаянно оброненное слово.
И чтоб не мстило тягостно и больно
То, чем беспечно бросил ты в другого,
Сомкни уста, до скрежета, до боли…
Держи в узде убийственное слово.

Я страдаю страданием тысяч несчастных,
Я – и сердце, и голос безгласных,
Я для тех, для кого небосвод ещё чёрен,
А у ног – океан неизбывного горя.

Полюби эту жизнь
и смотри в глубь годов без боязни.
Полюби эту жизнь —
будто ты за минуту до казни.
Заглуши в себе вздохи,
сомненья и стоны,
Освети своим взглядом
сгустившийся мрак небосклона,
Песней вдруг огласи
пустоту обеззвученной ночи.
Только тот и живёт,
кто безумно захочет.

Люди создали храмы
И придумали бога:
Им нужны идеалы —
Так немного!
Поклонялись Иисусу,
Очищались от скверны,
А тем временем гнусы
Развелись непомерно.
И в то время как пасторы
Бесновались от жира,
Люди жаждали хлеба,
Свободы и мира.
Как дитя, подрастая,
Ломает игрушки,
Мир, утративший веру,
Идеалы разрушит.

Рушится вера в Человека,
А люди, слепые, не видят:
Встречаются у вокзалов,
Любят, порой ненавидят,
Бегут на свиданье девчонки,
Спешат на службу солидные,
Догоняют такси, смеются,
Плачут, беседуют мирно…
А вера рушится.
В прах рассыпается надежда,
Чёрная пыль недоверия застилает глаза,
Громы потрясают Землю,
Стонут океаны в бессильном гневе,
Познавшие ложь и предательство.
Рушится вера в Человека.
—
Рушится вера в Человека,
А влюблённые назначают свидания,
Художники ищут натуру,
Поэты – нужное слово,
Томятся в тоске музыканты,
Стремясь уловить мелодию сердца,
А вера рушится, и неслышные громы
сотрясают души…

Протянул смычок над тонкой скрипкою
Вырванный из прошлого мотив —
Девушка застыла, руки гибкие
В горестном движенье заломив.
Я смотрю, дыханье затая:
Это муза горькая моя…

Ты не верь тишине этой тающей
И зеркальному утру не верь:
Здесь никто не живёт припеваючи,
Без страданий, борьбы и потерь.
Здесь под небом задумчиво-солнечным,
Здесь под струями ветра-льстеца,
Тёмной ночью ль, с рассвета ли до ночи
Изнывают в тоске деревца.
Здесь, житьё проклиная невольное,
Ненавидя, скорбя и любя,
Грезят тщетно о жизни привольной
И роняют листву тополя.
И пускай они пышно украшены
И толпятся у зеркала вод,
Ты, смотри, их о счастье не спрашивай:
Друг без слов их поймёт.

Дует молодо вольный ветер,
Увлекая с собой облака…
Никуда, никуда не лететь мне,
И от этого грустно слегка.
Что меня ещё так тревожит?
Мне давно не семнадцать лет:
Мною третий десяток прожит,
А покоя всё нет и нет.

Или жить не умею иначе я,
Как поверив, что всё – впереди,
Или юность, в войну увядшая,
Хочет заново расцвести?
Хочет сделать меня моложе,
Чтобы мне домечтать, допеть,
Всё вернуть, что было положено,
И чего не могла успеть,
Чтобы вновь, как награду, иметь мне
Даль дорог и груз рюкзака…