Йозеф Вагнер - Царь зверей не лев

Самым лучшим временем для отлова диких животных в Африке бывает засушливый сезон: твердая, высохшая поверхность позволяет развивать большую скорость в погоне за животными, к тому же в это время года территория отлично просматривается.

Мы пролетали где-то между горой Кения и Найроби. Мои страдания от морской болезни становились все мучительнее. Ее атакам подвергались уже не только голова и желудок: руки и ноги словно налились свинцом и, казалось, последние силы покидают меня. Я закрыл глаза и сидел, стараясь не двигаться — ничего больше не оставалось делать.

— Ты спишь, Джо? — спросил Маррей.

Я не отвечал. Разговаривать не хотелось.

— Кто знает, куда ты попадешь: в рай или в ад, — продолжал Маррей, но я по-прежнему молчал; настроения философствовать у него вообще не было.

— Пора тебе просыпаться, Джо.

Каждое движение причиняло мне боль, я осторожно повернул голову и взглянул на него. Губы его расплылись в улыбке, он, казалось, чему-то радовался в душе. Но взгляд оставался серьезным. Я все еще ничего не подозревал.

— Знаешь, какой вопрос самый трудный?

Я снова открыл глаза, что должно было означать внимание.

— Когда спрашивают, какое твое последнее желание. Что бы ты выбрал, Джо?

— Ничего.

— Правильно, — удовлетворенно кивнул Маррей. — В таком случае хочется лишь одного — жить. И если это желание невыполнимо, не хочется ничего. Все остальное ерунда. Ни искрящееся шампанское, ни зажаренный, с золотистой корочкой цыпленок...

Меня передернуло. Я представил все это, и тошнота подступила к горлу, а Маррей с сочувствием произнес: — Этого жаждет лишь жалкая плоть. Но душа, Джо! Главное — душа!

Что это вдруг Маррея стала занимать моя бренная плоть, и он словно поп читает проповеди? Тут снова сказалась его натура, как всегда он действовал и рассуждал так, что напрасно было бы пытаться понять его. Я устало прикрыл глаза, предоставив Маррея его размышлениям.

— Тебе-то хорошо, Джо, — услышал я через некоторое время.

— Почему?

— Ты тут себе подремываешь, а проснешься уже на том свете. А я...

Я приоткрыл сначала один, потом второй глаз. Маррей сосредоточенно смотрел перед собой уже без всякой тени улыбки. Я огляделся, и от страха по спине поползли мурашки.

Небо было необычного, серо-зеленого цвета и светилось словно цветное стекло, как будто с той, другой стороны света, таинственный фонарь отбрасывал на него свои лучи.

Я уже знал, что это такое... На собственном опыте мне довелось испытать, что представляют собой африканские грозы. Они надвигались быстро и неожиданно. Дождь сначала нежно постукивал по брезенту палаток, и вот внезапно он уже обрушивался ливнем, стены палаток надувались и трещали, словно дергаясь в судорогах. Животные в загонах от страха дико кричали, деревянные перекладины трескались... и ничего больше не оставалось, как в бессильном отчаянии смотреть на демонический разгул стихии и ждать конца, когда и лагерь, и заросли кустарника, и все вокруг провалится в тартарары.

Но тогда я прочно стоял на земле, а не летел в самолете.

— Маррей, ради всего святого, скажи что-нибудь!

— Аэродром не принимает.

— Так садись на какой-нибудь маленький полицейский аэродром.

— Ни один из ближайших аэродромов не принимает.

— А дальние?

Маррей ничего не ответил. "Ну, подожди, за твое садистское молчание я тебе еще отплачу", — со злостью подумал я.

Но для этого надо было сначала вернуться на землю. Цвет неба к этому времени изменился, сине-черная туча со всех сторон сжимала самолет и казалась огромной амебой, готовой в каждую минуту поглотить его.

— Маррей, — начал я как можно спокойнее. Надо сказать, что в Африке у меня выработалось какое-то профессиональное спокойствие, не позволявшее мне терять присутствие духа в самые критические моменты. — Я хорошо знаю эти грозы. Они обрушиваются нежданно, точно судный день, но бушуют только в одном месте, а чуть дальше светит себе солнышко. Давай пройдем сквозь тучи, и где-нибудь дальше мы сможем сесть.

— У нас нет бензина.

Я чуть не подпрыгнул, удержали ремни, которыми я был пристегнут к сиденью. Самым отвратительным оказалось сознание собственного бессилия. Я не в силах был ничего сделать, оставалось лишь ждать.

Маррей снизил высоту. Самолет, казалось, метался, увлекаемый вихрем, деревья и кустарник буша гнулись до земли, будто в схватке с невидимым врагом. Я понял, что Маррей ищет место, где можно посадить самолет.

Мы влетели в тучи, которые висели низко над землей и казались огромными надутыми шарами. Различить что-либо было невозможно. Внизу под нами зияла черная бездна, небо казалось бездонным кратером, из которого без конца вырывались молнии.

— Маррей, ты что-то сказал?

В ответ он лишь кивнул головой. В этот момент мы вылетели из туч, снова проглянула земля. Я следил за стрелкой альтметра, радуясь, если можно так выразиться, что хоть на несколько секунд голова моя чем-то занята. Даже Маррею стало не до шуток. Он был бледен и казался чужим и незнакомым.

Я положился на его опыт. Но что такое человек рядом с разбушевавшейся стихией? Мы должны приземлиться... У меня было чувство, что мы бросаем вызов самой судьбе.

— Джо, я нашел. Взгляни!

Где-то внизу я различил полоску, которая выделялась на темном фоне земли. Узенькая, короткая полоска, конец которой неожиданно терялся в зарослях кустарника. Здесь и собирался Маррей посадить самолет.

— Самое главное — спокойствие, — простучал я зубами.

— Я согласен с тобой, — живо отозвался он, и это снова был прежний Маррей. Я думал, что он даже начнет насвистывать. Но это было бы еще хуже, чем его серьезный вид.

Знаете, мне приходилось бывать в разных переплетах, и чувство опасности всегда рождало во мне стремление действовать. Сейчас же в моей голове был сплошной хаос. Вероятно, оттого, что я находился не на земле. Подобное я испытывал впервые.

Внезапно я ощутил толчок, а Маррей произнес нечто странное:

— Вот мы и на перине!

С этими словами он распахнул дверцу, а я задал ужасно глупый вопрос:

— Ты куда?

— Туда. Ведь мы уже сели.

Да, мы были уже на земле. Выйдя из самолета, Маррей что-то сказал, но до меня донеслось лишь неразборчивое бормотание. Я понял его слова, только когда он появился в иллюминаторе и прокричал:

— Выходи, Джо, или нас унесет!

Я прыгнул на что-то мягкое, в момент сообразив, что именно Маррей назвал периной, — я по колено провалился в ил. Порывы ветра в ярости обрушивались на наш самолетик, и я понял: если его не привязать, он перевернется.