Николай Кукушкин - Хлопок одной ладонью

Человек, как и всякое млекопитающее, проводит детство, выучивая закономерности окружающей среды и откладывая их в структуре собственного мозга. Его кора опознает в сигналах сетчатки очертания, предметы и категории, разделяет частоты колеблющегося воздуха на звуки, группирует звуки в комбинации звуков, ассоциирует эти комбинации с тактильными ощущениями или наборами запахов. В результате в голове у человека формируется многоуровневая модель реальности, в которой каждый ее аспект состоит из комбинаций других аспектов и сам входит в состав других комбинаций. Выражаясь математически, наше мыслительное пространство – это фрактал.

Язык – это тоже фрактал, как на него ни посмотри. Со структурной точки зрения любая форма языка состоит из более крупных элементов, которые раскладываются на более мелкие, те раскладываются на еще более мелкие и так далее, вплоть до частот звука, формы букв или базовых жестов. В семантическом, смысловом аспекте язык тоже имеет фрактальные свойства. Абзацы – это обычно законченные мысли, которые раскладываются на более мелкие мысли, выраженные в предложениях. Предложения состоят из слов – еще более мелких единиц смысла. Это только верхушка айсберга, потому что слова – это не просто ассоциации звуков с предметами, а смысловые «узлы», соединяющие в себе сложнейшие паттерны мыслей. Слова определяются не через реальные предметы, а через другие слова. Простейшее слово «дом», например, относится и к деревянным избушкам, и к железобетонным небоскребам, и к абстрактной территории, выбранной в качестве начала координат.

Если рассматривать рекурсию Хомского как частный случай фрактальности, то нет ничего противоречивого в языке пирахан: просто в их языке меньше уровней. Тем не менее уровни эти явно имеются: вспомните, например, конструкцию «пибойи-со», состоящую из слова «пибойи» («идет дождь») и суффикса «-со» («не сейчас», то есть либо в прошлом, либо в будущем). Разве это не та же самая фрактальность смысла, при которой единицы более высокого порядка формируются из комбинаций единиц меньшего порядка?

КСТАТИ

«Фрактальность», то есть многоуровневость языка, хорошо видна на пациентах с афазией Брока, вызванной повреждением соответствующей области коры – зоны Брока. Некоторые пациенты понимают, что им говорят, но не могут ничего сказать, кроме одного-двух слогов: у них не работает сборка слов из звуков 34. Другие нормально произносят отдельные слова, но говорят их «списком», совсем как народ пирахан: вместо «У меня болели колени, и поэтому я сходил к врачу», они говорят «Колени, боль, ходить, доктор» 35. У таких пациентов не работает сборка предложений из слов. Эта сборка нужна как для производства речи, так и для понимания ее смысла. Те же пациенты обычно понимают смысл предложений наподобие «Яблоко, которое ест девочка, зеленое», потому что их можно уловить на основе смыслов отдельных слов: девочки не бывают зелеными, и яблоки их не едят, поэтому в списке слов «яблоко, есть, девочка, зеленый» нет неоднозначности. Предложения вида «Мальчик, который бежал за девочкой, высокий» пациенты с повреждениями зоны Брока не понимают, потому что для этого его нужно «разобрать» на уровни и понять, что слова «бежал» и «высокий» относятся к мальчику, а не к девочке 36. В общем, одна и та же область коры отвечает за одну и ту же операцию сборки / разборки, применяемую одинаково на разных уровнях языковой структуры: слова из слогов, предложения из слов.

Хомский совершенно прав: у представителей вида Homo sapiens есть врожденная способность к языкам. Но эта способность – просто особая форма общей способности мозга млекопитающего усваивать фрактальные свойства реальности. Как и в других случаях, усвоенные таким образом элементы окружающей среды в дальнейшем выступают в качестве элементов мышления, поэтому от того, каким фракталам человек научился, зависит и глубина, и направленность его мыслей. Язык можно рассматривать как общепринятый мысленный фрактал. С социальной точки зрения русский, английский или никарагуанский языки – это договоренности об определенной схеме дробления мира на многоуровневые категории. А это почти прямая цитата из Бенджамина Ли Уорфа. Так что правы и сторонники «лингвистической относительности»: несмотря на врожденность языковых способностей, языковая среда напрямую определяет то, как мы думаем.

Спор хомскианства и уорфианства можно перефразировать и в эволюционных терминах. Какая способность первой развилась у человеческих предков: способность лингвистически мыслить или способность говорить? Хомский считает речь следствием рекурсивного мышления, тогда как уорфианцы полагают, что язык как метод общения первичен, а человеческое мышление на нем основано. Но и это, на мой взгляд комара (или жука), ложная дихотомия.

Можно сказать, что у человека есть особая способность усваивать фрактал под названием «язык». Но можно сказать и наоборот: что у фрактала под названием «язык» есть присущая ему способность запоминаться человеком. Язык можно рассматривать как симбиотический вирус, вклинившийся в нашу общую способность дробить мир на многоуровневые паттерны. Вирус – потому что благодаря нам язык продолжает существовать на протяжении веков и даже тысячелетий. Симбиотический – потому что заражение этим вирусом приносит нам столько пользы, что современное человечество почти целиком состоит из зараженных особей. Мы живем в симбиозе с языком.

Кто появился первым: фрактал или способность его усваивать? Это все равно что спрашивать, кто появился первым: цветы или опылители. Можно, конечно, найти определенную стадию эволюции растений, при которой протоцветок формально превращается в цветок, или стадию эволюции насекомых, при которой они достаточно времени копаются в пыльце, чтобы считаться опылителями. Но главное в эволюции цветов и насекомых не то, кто из них первым сделал шаг к совместной жизни, а то, что, однажды встретившись, они устремились навстречу друг другу с обоюдной эволюционной страстью. Растения развили ароматные запахи, сладкий нектар и цветные лепестки, насекомые – крылья, хоботки и великолепное зрение. Ни один из них не приспособлен под другого – оба приспособлены друг под друга. Точно так же и язык с человеческим мозгом – результат не просто эволюции, а коэволюции 17.

Язык – это мем. Он зародился, согласно большинству антропологов, порядка 200 000 лет назад среди сигналов, используемых нашими предками для общения, когда эти сигналы стали передаваться от человека к человеку и таким образом превращаться из случайных в общепринятые. Это повысило их эффективность с точки зрения людей, а с точки зрения языка закрепило его в культуре как нечто возобновляемое, то есть меметическое. Однажды возникнув, мемы языка срослись с генами человека. Мозг стал меняться, чтобы лучше усваивать язык, а язык стал усложняться, чтобы лучше встраиваться в задачи мозга. Как насекомые и цветковые, люди и языки устремились навстречу друг другу. Результатом стало взрывообразное развитие интеллектуальных возможностей в отдельно взятой группе приматов, и вместе с тем – тотальное проникновение языкового вируса в человеческое население. Мы воспроизводим язык в объемах, которые не снились ни птицам с их песнями, ни дельфинам с их свистами.