Николай Кукушкин - Хлопок одной ладонью

Человек отличается от других живых существ тем, что умеет говорить и думать словами. Благодаря этому его способности к пониманию реальности и самого себя беспрецедентны. Язык и есть это понимание, заложенное в сочленениях между уровнями смыслов. Язык позволяет человеку искать ответы на вопросы, но самое главное, что он дает, – это осознание, что вопросы в принципе существуют. Без языка мы просто не знаем, что вокруг есть что-то, о чем стоит задуматься. Как никарагуанские дети не задумывались о том, что старший брат из сюжета о паровозе может не знать, где спрятана игрушка, так и другие животные не задумываются о металлургии, сельском хозяйстве или теории эволюции. Язык не просто объясняет наш мир – он его создает. Точно так же язык создает идею под названием «я».

Вкладывать «себя» в собственные гены – дело ненадежное. Если бы «я» заключалось в уникальной последовательности ДНК, то всего за поколение от этой уникальности оставалась бы половина, за два поколения – четверть, за три – одна восьмая, и за пару сотен лет все остатки личности растворялись бы в генетической реке человеческого вида. Но вот слова – слова живут до тех пор, пока их кто-то понимает.

«Sapiens. Краткая история человечества» Юваля Ноя Харари [48] Харари Ю. Sapiens. Краткая история человечества. – М.: Синдбад, 2016. – Прим. ред. начинается с главы под названием «Ничем не примечательное животное». Идея в том, что до изобретения языка человек ничем не выделялся среди типичных представителей биосферы, и только способность говорить вызвала в нем «когнитивную революцию», плодами которой стали сельское хозяйство, государство, наука и прочие основы современной цивилизации 1.

Мою книгу можно считать «фан-приквелом» к «Сапиенсу»: у Харари действие происходит от изобретения языка до наших дней, а у меня – от происхождения жизни до изобретения языка. Если Харари считает, что до появления языка человек был ничем не примечателен, то я думаю иначе. На мой взгляд, если рассматривать сегодняшний вид Homo sapiens как ветвь древа жизни, то наша эволюционная траектория была «примечательной» не 70 000 лет, выделенные нам в книге Харари, а гораздо дольше.

Моя любимая точка отсчета «примечательности» человеческой родословной начинается с эукариогенеза. С возникновением эукариот усложнение стало одной из главных мировых стратегий эволюции. Поглощая другие живые существа, эукариоты получили доступ к их энергии (питание фагоцитозом) и способностям (митохондрии и хлоропласты). Это дало им возможность производить крупные и сложные организмы, но одновременно поставило в болезненную зависимость от собственной громоздкости и от энергии, которой вечно не хватает и которую постоянно нужно у кого-то отнимать, что приводит к появлению все более и более крупных и сложных «отнимателей». В конечном итоге именно к этому сводится, например, человеческая неудовлетворенность собственной жизнью: наша система вознаграждения все время толкает нас на поиск новых ресурсов. Эволюцию эукариот можно сравнить с финансовой пирамидой, которой постоянно нужны новые вливания, чтобы продолжать развиваться. Эта гонка усложнений в какой-то момент истории привела к появлению нового царства гиперэукариот – животных.

Животные – это тоже довольно примечательная ветвь в пределах и без того примечательных эукариот. Составляя довольно скудный процент мировой биомассы, животные выделяются беспрецедентной сложностью своего многоклеточного строения и активного, двигательного поведения. Все это стало возможным благодаря нескольким ключевым эукариотическим изобретениям. Среди них половое размножение – способность эволюционировать не перебором мутаций, а перемешиванием генов; многоклеточность – «оригами» из соматических клеток; нервная система – орган синхронизации с окружающим миром. В сравнении с растениями, грибами, протистами животные – кульминация эукариотического прыжка в дорогостоящую сложность.

Но и в пределах животного царства наша родословная выделяется. Мы, позвоночные, особенные, потому что мы огромные. Мы, амниоты, особенные, потому что живем на суше, возвышаясь над насекомыми как костяные небоскребы. Мы, млекопитающие, особенные, потому что пережили динозавров и вернулись к былому расцвету после миллионов лет забвения, обзаведясь теплокровными телами и непревзойденным мозгом. Мы, приматы, особенные, потому что сменили родную ночь на опасный день и сбились в группы, защищая друг друга от хищников. Возникновение языка, человеческого сознания и человеческой культуры – не взрыв в пустоте, а логическое продолжение этой исключительной траектории развития.

Вся наша история – воплощение эмерджентности, создания нового из комбинаций старого – эукариотической клетки из нескольких прокариотических, многоклеточного организма из одноклеточных, общества из личностей. То же можно сказать о наших языках и мыслях: сигналы фоторецепторов складываются в изображения, звуки складываются в слова, слова в предложения, предложения – в концепции, концепции – во взгляды, взгляды – в нас самих. Но эукариоты, например, не вытеснили прокариот с лица планеты, а продолжили существовать среди них в качестве исключительного случая. Уровни существования не заменяют друг друга, а последовательно надстраиваются в единую, бесконечную пирамиду эмерджентности. Только увидев ее целиком, можно в должной мере оценить чудо человеческой жизни. Человек – это не только его гены, клетки, слова или идеи, не просто эволюция и не просто личный опыт. Это все вместе, все уровни его организации, вся последовательность событий от происхождения жизни и до текущего момента, когда человек задает себе вопрос о том, кто он такой. Это и есть «хлопок одной ладонью».

Современный научный мир поделен на дисциплины таким образом, что в нем почти не встречаются люди, одновременно знакомые с приматологией и физической химией, с когнитивной нейробиологией и эволюционной ботаникой, с лингвистикой и клеточной биологией. Типичную книгу про человека пишет антрополог или историк, оставляя учебникам все «естественно-научное». Типичную книгу про молекулы и клетки пишет биолог, оставляя все «гуманитарное» на внеклассное чтение. Я вовсе не претендую на владение всеми этими областями знания. В большинстве из них я просто увлеченный любитель, и мои описания, скажем, динозавров или лингвистики Хомского в высшей степени поверхностны. Но задачей этой книги было рассказать про человека не с одной точки зрения нейробиолога или биохимика, а с точки зрения природы, то есть со всех точек зрения одновременно.