Хью Раффлз - Инсектопедия

И всё же даже во времена, когда Дороти Спайсер писала свою книгу, интенсивность «потребления культуры» была не столь масштабной, как сегодня. Я это знаю, потому что всего за несколько лет до Спайсер мои родители, совершавшие свадебное путешествие, застряли во Флоренции, когда у них закончились деньги (те пятьдесят фунтов стерлингов наличными, которые британское правительство позволяло путешествующим вывозить из страны). В то время еще не существовало кредитных карт, но мои родители как-то перебивались: беспечно устраивали пикники на холмах вокруг Фьезоле, откуда открывалась панорама на мирное море красных крыш, над которым парит купол Дуомо.

В ту эпоху Флоренция в куда большей степени была любимым городом Рёскина, Шелли и Генри Джеймса, чем «тематическим парком Ренессанса», как ее недавно обозвал пресыщенный обозреватель The New York Times . Сегодня исторический центр Флоренции по-прежнему остается экстраординарным местом, но теперь это частично музей, частично развлекательный центр, и всё в нем насквозь коммерциализировано. Все осматривают его бегло, и мы тоже. В галерею Уффици надо три часа стоять в очереди, и мы с Шэрон, подобно Гёте (правда, возможно, с бо́льшим сожалением), решаем, что мы – нерадивые туристы. В октябре 1786 года, в начале своего итальянского путешествия, великий писатель, ученый и философ «наскоро прогулялся по городу», чтобы посетить Дуомо и Баттистеро [то есть Баптистерий. – Пер. ]. «Еще один раз, – записал он в дневнике, – передо мной открылся совершенно новый мир, но мне не хотелось оставаться надолго. Сады Бобболи расположены в чудесном месте. Я поспешил покинуть город так же быстро, как в него въехал» [349].

Среди магазинчиков, где продают мороженое, сделанное вручную, бумагу, сделанную вручную, и обувь, сделанную вручную, затесались магазинчики с еще одним товаром, на которым специализируется Флоренция, – деревянными Пиноккио. Среди них есть гиганты, намного выше кукольного мальчика из обожаемой читателями нравоучительной сказки Карло Коллоди. Коллоди родился во Флоренции и проработал там всю жизнь чиновником и журналистом. Его книга о безумных приключениях, впервые опубликованная по частям в 1881–1883 годах в детском еженедельнике Giornale per i bambini , – это шкатулка с фокусами; Коллоди берет литературные сказки (он переводил французские сказки, кстати сказать), а также устные предания (он был редактором энциклопедии флорентийского диалекта) и тосканскую новеллу, а затем выворачивает всё это наизнанку, даря читателям нечто новенькое, нечто острое, исполненное мрачного юмора, со множеством неожиданных перипетий и, если отвлечься от виртуозных кунштюков, глубоко серьезное.

Один из самых запоминающихся героев, придуманных Коллоди, – говорящий сверчок, grillo parlante , второстепенный персонаж, которого студия Диснея превратила в Сверчка Джимини. Есть нечто важное в том, что самый знаменитый флорентийский роман Нового времени подарил миру самого знаменитого сверчка, но я не могу сказать, в какой мере этот grillo был порожден местным фольклором или общеитальянскими преданиями. Увлечение флорентийцев сверчками, которое дало начало празднику, вполне может оказаться проявлением общенациональной или даже региональной (южноевропейской? средиземноморской?) близости к насекомым.

Здесь люди много веков держат сверчков в качестве домашних животных. Маленькие клетки, похожие на те, которыми торгуют на флорентийском празднике, нарисованы даже на стенах домов, раскопанных в Помпеях. Есть также масса языковых свидетельств того, что шумные насекомые, щебеча, глубоко втерлись в жизнь итальянцев. Связь между говорящими насекомыми и человеческой речью слышится во многих словах, которые произошли от cicala , «цикада» (ит.), и обозначают несерьезную или заумную болтовню людей ( cicalare, cicalata, cicaleccio, cicalio, cicalino ) [350].

Подобные данные говорят нам кое-что о месте сверчков в сегодняшней жизни, но лишь запутывают вопрос об их местоположении в культуре в прошлом. Как-никак современный итальянский язык во многом восходит к флорентийскому диалекту, которому Данте придал общенациональный характер. Я не уверен, что возможно в точности выяснить, где возник этот конкретный этимологический кластер. Возможно, во Флоренции и ее сверчках действительно есть нечто уникальное. В любом случае, великий поэт и филолог XIX века Джакомо Леопарди облагораживает представление о том, будто звуки насекомых – пустая болтовня. Леопарди (как и другой европейский философ и поэт, любитель насекомых Жан-Анри Фабр) поясняет, что сверчки и цикады, подобно птицам, поют для удовольствия, себе в радость, ради чистой красоты [351].

Европейская традиция слышать в песне сверчка лишь нечто глупое, тщеславное и раздражающее имеет давние корни и всё еще сохраняется в Италии – в выражении non fare il grillo parlante , которое можно примерно перевести как «не говори чушь». Разумеется, это не единственная традиция, поскольку эти насекомые играли совершенно другую роль – были неотъемлемыми персонажами классической идиллии; но именно тема глупости звучит в двух баснях Эзопа, где фигурируют сверчки. Коллоди, достигший славы (если и не богатства) вопреки тому, что вырос в страшной нищете, типичной для бедняков XIX века, упоенно ниспровергает стереотипные ожидания, и слова его говорящего сверчка безусловно глубокомысленны. Однако (и это тоже явно автобиографическая деталь) grillo parlante Коллоди переживает гораздо более тяжелые события – причем намного более реалистичные, с надрывом, – чем щебечущий Сверчок Джимини у Диснея.

Какими бы кошмарными ни были порой классические американские ремейки («Остров удовольствий», где похищенных маленьких мальчиков поощряют избавляться от комплексов, был настолько скандальным, что о нем вспоминали во время суда над Майклом Джексоном по обвинениям в педофилии), но оригинал Коллоди еще мрачнее, и на Пиноккио, поначалу феерически эгоистичного кукольного мальчика, не понимающего, каким испытаниям он подвергает своего нищего отца Джеппетто, обрушивается целый ряд мучительных кар, которые должны его проучить (сожжение, изжаривание, порка, утопление, заточение в собачьей будке и более традиционное превращение в осла).

Диснеевский «Пиноккио» вышел на экраны в безотрадном феврале 1940 года, когда горизонт омрачали призраки войны и массовой безработицы. Джимини – «Главный Лорд-Хранитель познаний о добре и зле, Советник в моменты соблазна, Проводник по прямому и узкому пути добродетели» – спрыгнул с экрана в начальных титрах, неутомимый дух оптимистичной энергичности и трезво-просчитанной скромности, поющий одну из самых живучих демократических песен Голливуда (ее текст блестяще передает пустопорожность, наивность и утешительность Американской Мечты: «Когда ты загадываешь желание на звезде, Неважно, кто ты такой, К тебе придет всё, чего твоя душа пожелает»). Grillo parlante Коллоди был не менее добродетельным насекомым. Он убеждает Пиноккио уважать отца, ходить в школу, быть старательным и бережливым, усваивать ценности, которые нужны для выживания в современном обществе. Но у него есть более суровые увещевания для твердолобого кукольного мальчика – персонажа-пролетария, заброшенного в неприветливый мир, персонажа, чья история закончилась бы повешением на Большом Дубе в конце главы XV, если бы возмущенные читатели не запротестовали, а мудрый редактор не вмешался [352].