Питер Уорд - Эволюция будущего

Возможно, представление о том, что мы неуничтожимы – по крайней мере, как вид – является наивным. Но даже если мы должны прожить столько же, сколько средний вид млекопитающих – от 1 до 3 миллионов лет – у нас всё ещё остаётся огромный отрезок времени, поскольку наш вид существует лишь четверть миллиона лет. Но кто сказал, что мы – средний вид? Готов побиться об заклад, что мы удержимся на этой уже старой Земле до самого конца того времени, в течение которого планета останется пригодной для жизни.

Выжившие виды в сумерках планеты.

Есть всего лишь одно место, о котором я знаю, что там время приостановило свой ход. Высоко над Коралловым морем, в «Боинге-747», направляющемся в Австралию, я сижу, расплющив нос о холодный иллюминатор; прекрасно видны яркие луна и звёзды Южного Полушария. Вокруг меня коллеги-пассажиры пробуют спать, набитые в эту серебристую сигару, подвешенную над Землёй и преследующую ночь, бесконечную ночь, потому что мы летим на запад. Сколько сейчас времени; что такое время? Бортпроводница компании “Quantas” проходит среди тихой толпы и, хотя её не спрашивали, сообщает пассажиру, сидящему передо мной, что здесь нет никакого времени – лишь расстояние. Я пожимаю плечами в подтверждение этого; как может ошибаться она, ветеран тысячи транс-тихоокеанских перелётов? Сейчас 4:00 согласно моим часам, по времени Западного побережья США, но 21:00 здесь , по моим расчётам, двенадцать часов в полёте. Ещё три часа хода до Австралии, затем ещё три часа на холодной скамье аэропорта, далее ещё два часа в другом самолете, чтобы добраться до Новой Каледонии, пункта моего конечного назначения. Что здесь: прошлое, настоящее или будущее? И вновь ощущается присутствие Г. Дж. Уэллса. У этой битвы, похоже, не будет конца: всё, что было раньше – это всего лишь память, а всё, что будет – лишь предположение. Реальность – это тесное сиденье, крошечный иллюминатор, самолёт, замерший над тёмной Землёй, которая, как предполагается, находится внизу, и мрачная луна среди брызг звёзд. Я размышляю о том, что никогда не буду ближе к этим звёздам. Книга, тихие раздумья, попытка задремать. Противоположность времени.

Но далее, так или иначе, против всех ожиданий, полёт завершается , а время вновь начинает течь; этот рейс становится памятью, которая заканчивается в том месте, где время, по крайней мере, отсчитываемое эволюцией, также приостанавливается.

Я впервые прибыл на Новую Каледонию в 1975 году, первый раз перелетев через самый широкий океан и оставив, наконец, логово своей долгой школьной жизни. Я прилетел, чтобы изучить знаковый образ приостановившейся эволюции, камерного наутилуса, противоположность идее этой книги – не будущее эволюции, а завершившуюся эволюцию. Тогда я был земноводным существом, поскольку шагнул в море в раннем возрасте. Надев акваланг в 16 лет, я стал водолазом-спасателем в 18 и инструктором по подводному плаванию в 19. Будучи молодым (и потому бессмертным), я не испытывал никаких опасений перед морем, поскольку я больше чувствовал себя дома под его поверхностью, нежели живя среди обитателей воздуха. Таким образом, на протяжении трёх месяцев на двадцать пятом году своего существования я жил жизнью моря, занимаясь исследованиями на острове, который когда-то был частью Гондваны, отколовшейся во времена Эры динозавров, чтобы быть унесённой дрейфом континентов в её нынешнее тропическое местоположение, к востоку от Большого Барьерного рифа в Австралии. Новая Каледония стала сама себе эволюционной лабораторией, оставшись в стороне при раздаче млекопитающих, но вместо этого получив в процессе эволюции уникальную фауну птиц и насекомых, и флору, доставшуюся от древней Гондваны, флору, относящуюся ко времени зверообразных рептилий 250 миллионов лет назад. Отрезанная от остального мира, Новая Каледония стала музеем древностей: добрая половина её растений не растёт нигде больше на Земле, и многие из них весьма древние. Похоже, что эволюция здесь ушла в продолжительный отпуск. В первый месяц нового тысячелетия, на моём пятидесятом году жизни, я вернулся в это древнее место, место древностей.

Тропическая, изобильная, гигантская по островным меркам, с высокими горами и тёмными скалами, разорвавшимися глубоко внутри мантии Земли и вытолкнутыми вверх во время катастрофического разлома Гондваны, Новая Каледония не похожа ни на какое другое место на Земле. Она покрыта лесами из араукарии и других реликтов мезозойской эры, и только там, куда люди завезли свои растения и животных, она похожа на остальную часть мира. Коралловые рифы тянутся вдали от суши, и одно из чудес мира, Большой Барьерный риф, столь же внушительный, как в близлежащей Австралии, окружает остров длиной в триста миль. Именно за пределами этого рифа я сделал плодотворные открытия, которые положили начало моей научной карьеры. Также в этом же самом месте на тридцать пятом году моей жизни один из моих самых близких друзей умер у меня на руках после совместного погружения на этом рифе, и наша кровь смешивалась, пока я безуспешно пытался вновь вдохнуть жизнь в его израненное молодое тело. После этой ужасающей смерти у меня не было никакого желания вновь увидеть этот смертельный берег, но время, в конце концов, оказалось лучшим доктором. И именно к этому самому месту я, наконец, вернулся, на тот же самый участок рифа, где он умер, и синее море, наконец, очистилось от его красной крови, которая так надолго запятнала мои воспоминания об этом месте.

Двадцать пять лет, казалось, промелькнули как один миг, и в то же самое время проползли так медленно. Старых друзей я не видел полтора десятка лет или дольше, друзей, которые приветствовали меня так тепло и так эмоционально, что я задался вопросом: кто же тот человек, которого они знали и помнили с такой любовью, человек, которым я больше не был? Огромный отрезок времени, если отмерять его человеческой жизнью, но всё же незримо короткий, если его будет отмерять хранитель времени Земли по часам эволюции. Хотя я шагал по старым берегам и местам, которые знал так давно, я обнаружил, что они скорее изменились на этом острове, чем остались прежними; я увидел, что четверть века человеческого развития радикально преобразовала место, которое я помнил первозданным. В числе перемен были не только новые здания, дороги, фабрики и значительно увеличившееся человеческое население, столь заметное повсюду, но и облик этих мест, менее прозрачный воздух и мусор, ныне забивающий берега, сохранившие свой первозданный облик в моей памяти. Я понял, что тоскую по прозрачной тёплой воде рифа, так далеко от берега, где можно ещё раз увидеть древнего наутилуса, всплывающего из своего глубоководного дневного укрытия, чтобы ночью побродить украдкой по мелководьям под покровом темноты.