Жан Ролен - …А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками

На обратном пути мы сделали остановку, чтобы отлить, причем сверху на нас уже опять падал дождь, а вокруг топталось стадо быков, дело происходило близ Тильча-Гейт, но я только позже, рассматривая карту, насколько позволяли сумерки и дорожные ухабы, на которых нас трясло, сообразил, что место нашей остановки — то самое, где некогда две маленькие девочки встретили свой ужасный конец.

Когда мы подкатили к Смитвильским складам, уже совсем стемнело. И дождь перестал. Небо, теперь совершенно ясное, сверкало звездами так, как это возможно только над пустыней.

Такие метеоусловия обеспечивали удовлетворительную видимость, однако Тони Мейо опасался, что, если мы прямо сейчас поедем охотиться на динго, колеса его машины будут вязнуть в размокших колеях. Да я и сам пребывал в замешательстве, поскольку, как уже говорил, в обоих возможных исходах меня не все устраивало. При этом я чувствовал, что Тони Мейо, со своей стороны, более чем охотно остался бы дома — так и сидел бы, спрятав ноги под стол. (По телевизору между тем передавали репортаж о беспорядках в одном парижском предместье, и его жене Карен, похоже, очень хотелось расспросить меня на сей счет поподробнее, в особенности ей не терпелось узнать, правда ли, что это «типы со Среднего Востока» воду мутят, ведь наверняка же они всему виной…) Даже если Тони уже приходилось убивать динго и сколь бы близко к сердцу он ни принимал возложенную на него миссию отпугивать их и не выпускать за пределы ограждения, он по существу не охотник, а недавно признался мне, что даже стреляет плохо. Однако поскольку никому не хотелось, чтобы подумали, будто он увиливает, мы вскоре уже сидели в малолитражке с включенным вертящимся прожектором (словно в фильме по мотивам романа Кеннета Кука или даже в самом романе, где банда пьяных хмырей безжалостно травит невинных сумчатых), между сиденьями было засунуто охотничье ружье под маузеровский патрон .303 British, а рядом с ним лежал ящик с этими самыми патронами, красиво отливающими медью и воняющими смазочным маслом; надобно признать, что близость подобных вещей почти всегда вызывает что-то вроде лихорадочного возбуждения.

Проехав вдоль ограды километра два-три, мы открыли зарешеченные ворота (одни из тех, которые в ней предусмотрены, но попадаются чем дальше, тем реже), предупреждающая надпись над ними сулила «каждому, кто забудет их запереть, штраф в пределах тысячи долларов». Итак, мы проникли на территорию Южной Австралии: туда, где привольно бродят собаки.

«The dog is winning» (Собака неминуемо победит), — объявляет Роджер Роач, чье ремесло помимо всего прочего состояло в том, чтобы убивать как можно больше этих животных, причем считает нужным еще заметить, что «даже если двинуть на них армию, собаки так или иначе ускользнут». Эта сентенция звучит, будто реплика из научно-фантастического фильма в момент, когда героя, в коем сосредоточена последняя надежда человечества, захлестывает, непрестанно разрастаясь, целая лавина захватчиков, так что он уже готов опустить руки. И обстановка, в которой эта реплика прозвучала, с подобным фильмом тоже бы не диссонировала, ибо сцена разыгрывалась в месте неблагополучном и пустынном, на обочине дороги, которая врезалась, извиваясь, в массив Снежных Гор, их еще зовут «австралийскими Альпами», а на переднем плане красовалось «собачье дерево» (dog tree), на нижних ветвях которого болтались десятки мертвых динго; от трупов исходило неиссякающее зловоние, хотя все они были более или менее мумифицированы. Роач утверждал, что они были повешены года два назад (и в самом деле: некоторые высохли настолько, что походили уже не на дохлых собак, а на виноградные лозы) и что эта освященная традицией практика «доггеров», убийц собак, ныне утрачивает популярность.

Когда мы покидали Джиндабайн, солнце всходило или, вернее, тщилось взойти, насилу пробиваясь сквозь толщу тумана, который, опустившись за ночь, все еще окутывал весь регион. На всем пути от Джиндабайна до Бомбалы, а затем и по дороге, ведущей через равнину Куидонг к реке Делегейт; чередование солнечного света и тумана придало дополнительную странность зрелищу, и без того не вполне обычному: десятки какаду мелкими шажками семенили по сернистого цвета гряде следом за сельскохозяйственной машиной, разбрасывающей по степи соевый жмых для корма овец. По словам Роджера Роача, на территории одного-единственного поместья шесть сотен этих овец за прошлый год погибли, загрызенные динго и прочими дикими собаками (метисами тех же динго). Если он убивает собак — как мы видим, не питая иллюзий относительно исхода этой битвы, которую он сравнивает с былыми попытками истребления кроликов, — то делает он это, чтобы умерить ущерб, причиняемый скотоводству, и порождаемую этим ненависть скотоводов ко всем, кого они считают защитниками динго; короче, всему виной дирекция национальных парков.

В маленькой рощице, примыкающей к границе Национального парка Костюшко, Роач пускает в ход отравленную приманку, расставляет капканы клешневого типа и устраивает разровненные песчаные дорожки, чтобы на них отпечатывались следы животных, пересекающих пограничную полосу. Приманки с отравой накрывают довольно толстым слоем земли, чтобы скрыть их от внимания птиц и мелких млекопитающих, и размещают с достаточно большими интервалами, так что тигровая сумчатая куница (dasyurus maculatus), плотоядное млекопитающее, которому грозит уничтожение, не подвергается опасности слопать их несколько подряд, а если какая-нибудь особь и откопает одну приманку, проверено: такая доза не сулит кунице ничего, кроме мимолетного недомогания. Большинство приманок остаются нетронутыми, а песчаные полосы испещрены таким множеством разных следов, что создается впечатление — правда, ошибочное, ведь они отпечатывались в разное время, — будто здесь промчалась стая, где смешались собаки, кошки, кролики, вомбаты, лисы и вороны, гигантские кенгуру и кенгуру валлаби, кстати, два последних, волоча по земле свои длинные хвосты, оставляют борозды, похожие на следы велосипедных шин. Что до капканов, один из них защелкнулся на лапе опоссума, после чего несчастный, по всей видимости подвергшись нападению лисы или кошки, попытался спастись, забравшись на дерево, но цепочка капкана остановила его на полпути и он был начисто выпотрошен.

Около полудня мы перешли вброд речку Делегейт, смею заметить, не встретив с ее стороны ни малейшего сопротивления, и расположились на солнечном берегу, чтобы позавтракать. Ниже брода по течению Делегейт разливается, образуя широченную лужу, где из воды торчит уйма мелких островков, между ними снуют утки с темным оперением, с криками взлетают вспугнутые, словно пришпоренные чибисы и скачут кролики, чей род устоял против прививки двух вирусов, использованных один за другим. Выше по течению на противоположном берегу громоздится высокая скала, ее вершину венчают сосны, а ее склон заляпан белым там, где на уступах гнездятся соколы. Прочий ландшафт состоит наполовину из покрытых лесом холмов, которые, должно быть, являются частью территории национального парка, остальное же пространство являет собою холмистую прерию: на первой половине растет разновидность эвкалиптов, так называемых snow gum, что выдерживают снег, их великолепные кроны служат укрытием для смешанных стад кенгуру и диких коз; что касается прерии, то она, видимо, является частью тех самых угодий, где недосчитались в прошлом году шести сотен овец. У реки близ брода под сухим деревом валяются скелеты кенгуру, рядом — плоские камни, на которые забираются вомбаты, чтобы — есть у них такая привычка — выкладывать на видном месте толстые, черные и блестящие образцы своего помета.