Жан Ролен - …А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками

Затем мы насквозь проехали лес и, миновав его, вырулили на дорогу, идущую по гребню холмов. По обе стороны пути прерии уходили вниз наклонно, на одном из этих откосов паслись несколько баранов вперемешку с ламами — считается, что присутствие этих последних заставляет собак держаться на расстоянии. Этот холм с его крутыми склонами и лесистой вершиной как нельзя лучше подходил для драматических сцен — опасность может таиться в чаще, а потом неожиданно как выскочит, ринется по откосу… Так и есть: по склонам холма от вершины до подножья были рассеяны мертвые кенгуру (словно пехотинцы, подумалось мне, сраженные залпом с вершины, которую они пытались взять штурмом). Должно быть, они пали жертвой гнева скотоводов, направленного против всего живого, что может посягнуть на привилегии их баранов, и убивали их по разным поводам, если судить по состоянию трупов, разложившихся в разной степени. Роджер Роач, выйдя из машины, стал блуждать от одного к другому с небрежным видом победоносного генерала, обходящего поле битвы с целью оценить масштабы нанесенного противнику урона, хоть он и не питал личной неприязни к кенгуру, да, впрочем, и ни к кому другому. Вдруг он остановился перед совсем свежим трупом, обеспокоившим его куда больше: это был баран, убитый, вероятно, не ранее чем за час до нашего прибытия, так как кровь еще текла у него изо рта. Один глаз у него был выклеван, должно быть, вороной или сорокой — эти птицы во множестве кружили над местом преступления, и баран, если наклониться и присмотреться, хотя имел крепкие рога, получил глубокую и обширную рану в основание одной из задних ног. По этой ране Рождер Роач определил, на мой взгляд малость поспешно, что барана задрал дикий пес, потом, собравшись с мыслями, он и сам заметил, что это могли сделать, к примеру, и лисы, подоспевшие уже после смерти барана, чтобы урвать свою долю удачи. И еще одно, как он признал по размышлении, не вязалось с гипотезой относительно нападения собаки (или динго): то, что остальное стадо, не проявляя ни малейших признаков испуга, продолжало, как ни в чем не бывало, щипать травку.

В следующую ночь, отужинав один в джиндабайнском ресторане, где я сидел между трех гигантских экранов, на двух из которых транслировали футбольный матч, а третий являл миру страдания хрупкой молодой блондинки (дело происходило на бальнеологическом курорте в Португалии), я потом за ночь перебрал в уме все данные о смерти барана, которыми располагал, и пришел к выводам, отличным от того, который в первый момент извлек из происшедшего Роджер Роач (хотя как знать: он и сам, поразмыслив, мог прийти к тому же результату). Тут надобно отметить, что я никогда раньше не принимал участия во вскрытии бараньего трупа, так что познания мои в данной области ограничены. И все же, когда я перебирал в уме впечатления той сцены, меня чем дальше, тем больше поражала одна деталь, которой Роджер Роач, по-моему, не уделил должного внимания: брюхо у барана было непомерно раздуто. Так вот, мне вспомнилось, что в романе Томаса Гарди «Вдали от обезумевшей толпы» у баранов появились те же симптомы, но героиня Батшеба в последнюю минуту спасла их тем, что, преодолев отвращение, проткнула кожу на брюхе, чем освободила от недуга. Может быть, и у барана, что валялся близ границы Национального парка Костюшко, непомерное вздутие брюха произошло уже после смерти, вызванной заворотом кишок. Но если баран издох не вследствие нападения собак, а от того, что я антинаучно назвал бы «болезнью Батшебы», это могло бы объяснить беззаботность, с которой его сородичи продолжали пастись, а наличие глубокой раны, равно как и выклеванный глаз, как полагает и сам Роджер Роач, было следствием того, что какие-то падальщики подоспели уже потом.

В туристическом автобусе, что курсирует между Джиндабайном и Кумой, хотя, кажется, это было в другом, когда я уже ехал из Кумы на Канберрский вокзал, место рядом со мной заняла до крайности хорошенькая и зажигательная девушка, она уселась на сиденье по-турецки и непрестанно вертелась, покачивала головой, одной рукой ероша свои волосы, другой массируя собственное бедро в ритме музыки, слышать которую я не мог. А прямо напротив Канберрского вокзала под большими деревьями, облетавшими от могучих порывов теплого ветра, я насчитал ровно тринадцать какаду, топавших по грядке сернистого цвета среди зеленеющего травой газона.

Я шел по Джордж-стрит в сторону квартала Рок, что у подножья Сиднейского моста Харбор-Бридж, меня туда всегда тянуло, хотя мне не по душе перемены, которые там произошли за последние годы. Джордж-стрит — трасса почти прямая, она ведет с севера на юг, через неравные промежутки пересекаемая другими, как правило, под прямым углом. Мой отель находился на южной оконечности этой улицы, невдалеке от вокзала, на самой границе — а теперь, пожалуй, уже и в пределах — расширяющегося китайского квартала. На углу улиц Джордж и Гоулберн навстречу мне попалась молодая китаянка, распространявшая рекламные листовки с таким безразличным видом, будто ее нынешний работодатель — какой-нибудь торговец мебелью, а между тем ее листовки расхваливали эскорт-агентство. Оно носило многообещающее название Undercover Lovers («Любовники под прикрытием»), предлагало «привлекательных и сексуальных» (sexy and good looking) сопровождающих обоего пола и сулило «двадцать четыре часа из двадцати четырех» приятного обслуживания. Листовка была украшена фотографией китаянки безукоризненно респектабельного вида, в белом с головы до пят, смотрящей вам прямо в глаза с легкой лукавой усмешкой. По мне, эта смесь достоинства и лукавства — отменный коммерческий расчет, способный избавить потенциального клиента если не от всех сомнений, то от изрядной их доли. Может, я бы и сам соблазнился, даже несмотря на подозрение, что молодая женщина, изображенная на листовке, сама лично никогда не работала на Undercover Lovers, но я помнил, как однажды попытался прибегнуть к услугам агентства подобного рода, это было в одной азиатской столице давным-давно, с тех пор прошли годы. Я тогда оказался в обществе немки, правда, очень милой, но она вызывала, по крайней мере с моей точки зрения, ассоциации, связанные с сидением в тихом уголке у очага, и я действительно провел с ней — за плату, однако же, весьма высокую — мирный, дружеский вечерок, абсолютно противоположный представлениям, которые принято связывать с вещами такого рода.